– Разберемся, Любовь Алексеевна, разберемся.

…Был четверг, на работу Женька опаздывала и на последних метрах до финиша развила крейсерскую скорость.

Четверги были «пенсионными»: Женя помогала будущим пенсионерам написать ходатайство, выдавала справки, отправляла запросы, считала трудовой стаж – одним словом, занималась рутинной работой.

Очередь зашевелилась навстречу, приветствуя: кто вздохом облегчения, кто улыбкой, кто – сведенными бровями.

– Здравствуйте, – бросила Хаустова, пролетела сквозь строй под разноголосые ответные «здравствуйте», открыла кабинет, сбросила старенькое, потерявшее форму и цвет пальто и пригласила первого посетителя.

В кабинет с заискивающей улыбкой просочилась контролер из цеха сортировки:

– Женечка, я тут справки принесла.

– Давайте документы, Алевтина Васильевна. Присаживайтесь, – пригласила Женя.

Пока она переворачивала страницы трудовой книжки, разбирала справки, посетительница вздыхала, сморкалась, бормотала что-то – нервничала.

– Я сделаю запросы, будем ждать ответ, – закончив знакомство с бумажками, сообщила Женя.

– Спасибо, спасибо, Женечка. Мы-то хоть пенсию заработали, а что ж будет с молодыми?

– Да, ужас! – без энтузиазма подтвердила Женя. – Скажите там очереди, чтобы подождали, я приглашу.

– Ага, передам, – пообещала женщина и скрылась за дверью.

Женя поднялась и включила чайник. Бутерброд с докторской колбасой лежал в сумке, и Женя поняла, что до обеда не дотянет.

Позавтракать она не успела: Тема капризничал, не хотел вставать, отказывался идти в сад. Женя с удовольствием оставила бы Тему дома с мамой, но мама тоже капризничала – не хотела сидеть с Темой. Женя все утро провела в уговорах и переговорах, однако уступила не мама, уступил трехлетний Тема.

Чайник вскипел, Женя залила кипятком пакетик чайных опилок с претензией на «Липтон», помешала сахар и прицелилась к бутерброду. Когда бутерброд уже был во рту, и зубы погрузились в колбасный кружок, а язык ощутил вкус черного хлеба и пряностей, дверь открылась.

То ли работница не предупредила очередь, то ли очередь не захотела ждать, так или иначе, в кабинет проник посторонний. Женька с настороженным вниманием уставилась на посетителя. Если по поводу пенсии, то уж точно не по возрасту. Неужели по инвалидности? Жалость какая!

Ухоженный, лощеный, за тридцать. Глаза глубокого серого цвета, светло-русые волосы зачесаны назад, высокий лоб с едва наметившимися морщинками, высокие скулы. Лицо насупленное, строгое, с прямыми линиями: прямые брови, нос, губы. Серый пиджак в елочку, черные брюки, бледно-голубая рубашка, черные туфли. Ни единого изъяна в облике.

Женька инстинктивно втянула под стол ноги (она влезла в грязь на территории завода, но мысль о сапогах вылетела из головы, как только увидела очередь за дверью) проглотила кусок бутерброда, практически не жуя, и попыталась остановить вошедшего:

– Мужчина, у нас пенсионный день.

Посетитель был определенно глухим. С непроницаемым лицом он прошел к столу и густым низким голосом приветствовал Женю:

– Здравствуйте.

Сунув бутерброд под салфетку, Женька вытерла пальцы и с кислым видом поинтересовалась:

– Вы расписание видели?

Хаустова еще рассматривала мужчину, а он уже закончил визуальное обследование: особо рассматривать было нечего.

Женя и раньше не злоупотребляла косметикой, а теперь совсем перестала пользоваться – настроения не было. Обычная девушка: хвост на макушке, постная физиономия, черный свитер и серый сарафан – не арабеска, не геометрический орнамент, к тому же усталость и мировая скорбь на лице. Мужские взгляды все чаще скользили мимо, не задерживались. А ведь могла бы быть привлекательной…