– Это твоя?

Хотя какие уж тут сомнения – его почерк! Протянула руку, чтобы поднять картину.

– Не смей! – Алекс метнулся, схватил ее за локоть. Засучил рукав и стал что-то высматривать, щурясь в темноте.

– К свету! К свету! – Он потащил ее к окну; со звоном распахнул ставни. Промозглый, сырой ветер полез под свитер. Лада вдохнула запах талого снега, дрожа от холода и страха. Алекс с видом инквизитора вглядывался в ее плечо. Наглое мартовское солнце вдруг рванулось из-за туч и резануло по глазам; он отпрянул.

– Так я и знал! Тот же изгиб!.. Ты и есть та ведьма! Меня не проведешь! Сгинь! – Он в ужасе оттолкнул ее и начал мелко креститься.

Лада стояла в полном замешательстве. Что с ним? Крыша поехала или играет? Сквозь стук зубов протолкнула слова:

– Пожалуйста, успокойся!

Сделала крохотный шажок к нему, но этого оказалось достаточно. Он вскочил на подоконник с криком:

– Не смей!

Их разделяли каких-то полтора метра; в страхе за него она бросилась, чтобы удержать, но, споткнувшись о картину, упала.

Когда встала, его больше не было.

«Я виновата! Это он из-за меня прыгнул! Вдруг погиб?!»

Ни плакать, ни кричать не было сил; навалилась серая, обморочная тяжесть. Кадр застыл на несколько долгих секунд. Вниз взглянуть – она не решалась; воображение рисовало картины одна ужаснее другой: всё-таки третий этаж, высоко. С лежащего на полу холста человеческими глазами косился паук.

«Надо действовать, вызвать скорую! – уговаривала она себя, как ребенка. – Посмотри, что с ним! Ну же, трусиха!» Лада судорожно вцепилась в ободранный, шершавый подоконник, медленно наклонилась, преодолевая головокружение, глянула и… ничего не могла понять. Круглая клумба в черной раскисшей грязи, островки серого колючего снега. Щуплая, карикатурная, вымазанная в грязи фигурка, цепляясь за низенькую оградку, пыталась встать.

– Жив! Жив!

Не отрывая от него глаз, она по мобильному вызвала скорую.

Медленно, шатаясь, как старуха, Лада спустилась по лестнице и встала рядом с ним, не решаясь заговорить. Твердила себе, как заклинание: «Я его люблю!» Но верилось с трудом; что-то главное перегорело, прошло.

То ли скорая приехала мгновенно, то ли она потеряла счет времени?

Белые халаты, рыжие чемоданчики, запах лекарств… Беглый осмотр, затем обследование в «травме». Ничего, кроме ушибов и синяков. Но впереди – психушка.

– Ну и ну! – возмущалась Лада. – А как же права человека?!

А врачи ей:

– Опасен для себя и окружающих!

Это же надо так сказать! Буквоеды, бюрократы! Она повернулась к Алексу за поддержкой и осеклась. Он, замерев в странной позе, разговаривал сам с собой…

И Лада сдалась. Пусть увозят.

Навалилась страшная усталость. Спать, спать! С трудом добралась до дома…

Встреча с лечащим врачом на следующий день: с двух до четырех. Лада долго плелась вдоль высокой серой стены. На душе было тревожно, муторно, будто предстоит черту переступить, а за ней – разлука и что-то еще запредельно страшное. Шла, словно в тюрьму.

«Ну и козел этот Алекс! Столько лет водил за нос, а оказывается, и не злодей вовсе – просто псих», – думала Лада, подходя к проходной. Охрана придирчиво проверила документы. И наконец, пропустила.

Добро пожаловать в дурдом!

…Огромная, ухоженная территория, чистые, несмотря на весеннюю слякоть, дорожки, что вели к нежно-розовым зданиям корпусов. По бокам круглые, почти как на Арбате, фонари. Навстречу ей прошла группа в одинаковой одежде, с лопатами и метлами, прямо как семь гномов-рудокопов. Сказочное, игрушечное благообразие настораживало.

Люди приближались. Лада вгляделась и вздрогнула: одинаковые мертвые лица.