– Дамочка! Я тебя спрашиваю! Какого лешего? Кто тебя послал? – совершенно неожиданно он схватил меня за плечи и довольно грубо оттолкнул от двери в центр комнаты.
Мятый алюминиевый таз жалобно ухнул. «Kitikat» тёмным фейерверком брызнул на японские веера складной ширмы начала девятнадцатого века. Хоть бы не испортить антикварные вещи.
«Мила, ты сумасшедшая! Какая ширма, какие веера? О чём думаешь? Тебя сейчас задушит ещё один неадекватный гражданин. Где же Мирра Львовна? Почему она молчит?»
Я беспомощно оглянулась в поиске хозяйки квартиры.
Мирра Львовна смотрела в окно. Казалось, что сейчас женщина находилась очень далеко от всего происходящего. Улыбаясь, она гладила рукой одну из пыльных керосиновых ламп.
Ну, точно: джинна из лампы вызвала. Иначе как бы этот сумасшедший появился здесь?
– Третий раз повторяю – кто тебя послал? Ты что, немая? Или умалишённая? – тёмной птицей «джинн» кружил возле стола и, как Зевс (есть у меня такой грех: обожаю легенды и мифы Древней Греции), метал глазами молнии.
Ситуация обещала выйти из-под контроля.
И тут я заметила на кресле с резными подлокотниками в виде львиных голов свой забытый зелёный портфель переписчика. Эврика!
Страх ушёл.
Сейчас я этому «джинну» покажу! Пусть он будет хоть трижды неадекватный!
– Уважаемый гражданин «как-вас-там-звать»! Во-первых, вы мне не тыкайте, я при исполнении, – десять лет назад Наталья Семёновна, позвонившая в нашу дверь для переписи, говорила точно также – вспомнилось мне кстати.
– При каком ты исполнении? Извините, вы… При каком вы исполнении? – «джинн» превратился в мужчину, издевательски скривившего губы, однако его тон в разговоре сменился на сдержанно-ироничный.
– Я переписчик, принимаю участие в переписи населения. Дома на этой улице находятся на моём участке. Так что в этом помещении нахожусь совершенно законно. И вы не имеете права меня выгнать! И вообще, вы кто такой? Живёте здесь? Прописаны? – я решила идти до конца, тем более что ирония в глазах собеседника (теперь уже синих, как летнее небо перед восходом солнца) сменилась удивлением.
Однако он быстро взял себя в руки.
– Понял. Слышал о вашей переписи. Покажите документы, удостоверяющие личность.
– Во-вторых, перепись – не моя инициатива. Это государственное дело, – я протянула ему «корочки» переписчика.
Ничего не ответив, он внимательно изучил удостоверение, отдал его и вышел. Стремительно и молча.
Дверь, выпустив странного «джинна», жалобно звякнула расшатанной алюминиевой ручкой.
Я неловко присела на краешек кресла, осторожно положив зелёный портфель на одну из резных львиных голов.
Мирра Львовна засмеялась. Засмеялась так громко, как только могло смеяться одиночество в её глазах.
14 октября 1941 года. Польцин[15]. Санаторий «Борков»
– Minna, folge mir nach! Morgen verlasst du[16].
Не обращая внимания на приближающуюся фрейлейн Гериону, прячусь в угол и торопливо листаю страницы старого журнала. Наверное, его забыла фрейлейн Катарина, наша няня. Она очень добрая, тайком от всех приносит нам конфеты. А воспитатели её не любят. Всегда ругают.
Журнал такой красивый. Правда, весь потрёпанный. На обложке цифры 1, 9, 1, 2, потом красивая закорючка и снова цифра. Я знаю эту цифру, но забыла, как называется. Она похожа на перевёрнутый стул. А внутри много-много букв – маленьких и чёрных, как муравьи, что бегают по тропинке в парке. Буквы выстроены ровно, словно на параде. Я не умею читать, а картинок здесь совсем мало. Но всё равно интересно. Вот река, дом, машина, деревья – они нарисованные. Я тоже умею рисовать. А вот и люди. Они не нарисованные, а как живые: тётя с дядей держат за руку девочку, одетую в розовое платье. На рисунке оно серого цвета, но я точно знаю, что платье – непременно розовое. Иначе и быть не может. Деревья должны быть зелёные, небо – голубое, а платья у девочек – розовые. У меня никогда не было такого платья. Я вырасту и обязательно куплю розовое платье. Или два. Для себя и своей мамы. Вон, какие они красивые – мама, папа и дочка, улыбаются друг другу. Дотрагиваюсь до прохладной страницы в том месте, где рука девочки соприкасается с рукой мамы. Тепло…