Перш держал на лбу, а на перше
Продолжали это рандеву
Три гимнаста – все на кураже…
Я смотрю на снимки и реву.
Отказавшись от своей брони́,
Добровольцем он ушёл на фронт.
Так прощался с каждым из родни,
Будто знал, что будет наперёд.
Силачу такому фронт был рад —
ПТР вручили и в окоп
Танки бить в упор, в разрыв, впопад,
Целясь зверю вражескому в лоб.
И в одной из танковых атак,
В адских взрывах, в адовом дыму
Возле ног его рвануло так,
Словно в клочья рвали свет и тьму.
Он очнулся в мареве утра.
– Что со мной? – спросить лишь только смог.
– Будешь жить, – смутилась медсестра. —
Ведь живут на свете и без ног…
О другом немного рассказал
Военврач приехавшей родне.
Как же тот рассказ родню терзал,
А теперь терзает сердце мне.
…На поправку шёл наш фронтовик,
Но не мог смириться с тем, хоть плач,
Что без ног жить будет каждый миг,
Он – красавец, богатырь, циркач.
Жаркий воздух сумрачно дрожал
В танго русском, горестном, когда
Пел Шмелёв: «Мне бесконечно жаль…»
И ему – «Жаль» – вторила звезда.
У окна, распахнутого в ночь,
Он лежал, и вдруг рванув к стене
От того, что жить уже невмочь,
Стойку сделал на руках в окне.
Там под танго русское кружил
И шептал последнее «Прости…»
Он артистом здесь недолго жил,
И решил артистом он уйти.
Опустело звёздное окно —
Он в прыжке закончил эту роль.
Расплескалось танго, как вино,
На земле оставив «только боль».
Ну а те, кто видели во тьме
Тот смертельный номер «Эквилибр»,
Написали нам в своём письме,
Что от ран тяжёлых он погиб.
У меня другая правда есть:
Как в колодце искорку на дне,
Вижу часто там, где звёзд не счесть,
Ангела безногого в окне.
Он меня пытается хранить
И отводит крыльями беду —
Это дядя мой хотевший жить,
Я к нему когда-нибудь приду.
3.2. Последний фронтовик
Услышат ли Россия и родня
Своей земли немой глубинный крик,
Когда уйдёт за линию огня —
В закат и в ночь – последний фронтовик?
Да, обелиски, звёзды и кресты,
Да, братские могилы на века,
Но впредь уже у памятной плиты
Живого не найдём фронтовика.
Он будет вечен – наш огонь сердец,
Но как же больно, устно иль в строку,
«Спасибо, героический отец!» —
Живому не сказать фронтовику.
Я верю сердцем, матушка-земля
Туманом занавесит, словно лик,
Заплаканные русские поля,
Когда уйдёт последний фронтовик.
3.3. Девчонка на обочине
Исхлёстанная ветром и дождём,
Как плетью бесноватого садиста,
Стояла у обочины гвоздём
Девчонка, так себе, «рублей за триста».
Худая, остролицая, в джинсе,
Протёртой не по моде – по несчастью,
Она смотрела на машины все,
Нет, не глазами – их незрячей частью.
Автомобили, сбитые в стада,
Бежали так, как будто бы вживую
Водители сгорали от стыда
За малолетку эту плечевую[2].
Пусть не заплачет небо, и до дна
Дождями поднебесье проливая,
Поплакать бы девчонке, да она
Стояла под дождём как неживая.
Никто не останавливался там,
Но вот возник – гадливого негодней,
Открылась дверь и юная мадам
Нырнула вниз, как в ночь из преисподней.
А дождь хлестал машины и шоссе,
Гонясь за той, где девочка сидела,
Худая, остролицая, в джинсе,
Не слыша даже собственного тела.
3.4. Моя женщина
Мне любви не хватает такой,
Чтоб дорога стелилась цветами,
Где идёт и ступает легко
Моя женщина поздних свиданий.
Я вымаливать долго готов,
На камнях разбивая подошвы,
Чтобы путь из осенних цветов
Для неё не кончался подольше.
Не устану я верить в цветы,
Где почти с грациозностью лани
Ты идёшь и волнуешься ты,
Моя женщина поздних желаний.
И в лугах, в стороне от дорог,
Твой наряд из ромашковых платий
Лепестками срывать бы я мог,
Моя женщина поздних объятий.
Пусть спешит к нам снегами метель,
И дорога всё лунней, всё звёздней,
Мы цветами расстелем постель,
Моя женщина осени поздней.