– Вы знаете, жив и здоров. Ранения поверхностными оказались. Кровищи как с порося, а, хвать, только шкуру покарябало. Ныне в списках возрождаемого сводно-кавалерийского полка состоит, – нейтральным тоном поведал ротмистр.

Скоблин, казавшийся отсутствующим, немедля среагировал на последнюю фразу:

– Вот, оказывается, в чём мораль! Полагаете, Пётр Петрович, я запамятовал о вашем рапорте?

– В уме не держал, господин полковник. Вашей памяти сказитель Гомер позавидует. Просто к слову пришлось, – начальник конвоя плутовски сощурился на остатки водки в графине.

– Значит, не оставили мысли о переводе? – комбриг привалился к стене. – Не жаль будет с полком расставаться?

– Чрезвычайно. Почти два года с корниловцами – не фунт изюму! Однако полагаю, что, будучи кадровым кавалеристом, в соответствующем роде войск больше пользы принесу.

– С формированием регулярной конницы вожди затянули, – осторожно трогая бок медного чайника, посетовал начальник штаба. – Пронадеялись на казачков, а они за пределы своих областей идти не желают. М-да, чаёк-то наш простыл…

– Я пгинесу кипятку, Константин Львович, – адъютант с готовностью поднялся.

– И на какую должность, Пётр Петрович, претендуете, ежели не секрет? – Капнин закурил.

– Помощник командира полка по строевой части.

– Достойно! Желаю удачи в новой ипостаси.

– Собственно, пожелания преждевременны. Рапорт мой оставлен без движения.

– С чего вы взяли? – в смышленых чёрных глазах начштаба зажглись лукавые огоньки. – Николай Владимирович, разрешите порадовать господина ротмистра? Или лично пожелаете?

– Порадуйте, – Скоблин устало опустил набрякшие веки.

– Рапорт ваш, Пётр Петрович, штабом корпуса признан подлежащим удовлетворению. По возвращении в Орёл сдавайте дела и убывайте к новому месту службы.

Звякнув шпорами, Корсунов порывисто встал, припечатал руки по швам и склонил кудрявую голову:

– Благодарю вас, господин полковник.

– Пустое, ротмистр, не в тыл просились. Надеюсь, скоро вернётесь со своим сводно-кавалерийским. В коннице нужда особенная. Брось тянуться, Петро, как фендрик[18], присаживайся.

– Спасибо, Коля.

Корсунов со Скоблиным приятельствовали с Ледяного похода. Будучи старше по возрасту и выслуге, конвоец позволял себе обращение к начальнику на «ты» лишь с глазу на глаз. Сейчас у него вырвалось от волнения. Скоблин, впрочем, не придал оговорке значения, а свято чтивший субординацию Капнин сделал вид, будто не расслышал.

– Кипяток подоспел! – возрадовался он появлению адъютанта.

Двухосный вагон мотало на стыках, поэтому поручик продвигался с опаскою, держа тяжёлую посудину на отлете.

За чаем коснулись действий Ударной группы красных, вознамерившейся охватить Орёл с юга.

– Вот когда икнулось культивирование национальных частей! Как с ними носились в пятнадцатом году! Как с писаной торбой! – обычно спокойный Капнин разволновался. – Вооружили и обучили на свою голову!

– Никто не мог предположить подобного развития событий. Под Ригой латышские стрелки, помнится, выказали исключительный героизм, – участвуя в разговоре, Скоблин прихлёбывал из стакана и просматривал документы.

– Лимитрофы отслуживают независимость, дарованную Совдепией. Как это подло торговать в оптом и розницу землями, которые объединялись не тобою! – продолжал горячиться начштаба.

Скоблин отложил в сторону бумаги, пощипал усы.

– Перед нами, господа, крайне серьёзный противник. Части свежие, однородные по составу, сработавшиеся, хорошо оснащённые и вооружённые. По национальному признаку абсолютно невосприимчивы к контрпропаганде. Если разведка не преувеличивает, численность одной их Латышской дивизии равняется всему нашему корпусу.