«Ну-с, уважаемый профессор[75], отход произведён в целях выравнивания линии фронта? – кроша синий грифель, Татев выставил на полях жирную «птицу». – Но абзацем ниже вы именуете Орёл трамплином, с которого будет совершен могучий прыжок к Москве. Что сие – фигура речи или неряшливость, непозволительная для жреца точных наук?»

Крякнула дверь, и в щель просунулась испитая мордочка заведующего культурно-просветительной частью Пухальского. Вечно торопящегося, а потому никуда не успевающего.

– Смею напомнить о грядущем совещании начальников пунктов и подпунктов отделения, – Пухальский имел неприятную привычку облизываться. – Вам выступать с отчетом…

Татев сощурился сквозь круглые дымчатые стекла. Ему было ведомо противоядие против этого назойливого субъекта.

– Когда деньги вернёте, милейший?

– Фёдор Васильич, голубчик, помилосердствуйте. Запил, горькую запил комедиант… Дайте срок, выходится, всё до последней копеечки из него вытряхну!

– Дверь прикройте, – Татев зашелестел развёрнутой газетой. – Сквозняк-с!

Голова заведующего культпросветом облизнула красные губы и исчезла.

О долге Фёдор Васильевич помянул безо всякой надежды на возращение. Собственно, его в недостаче никто и не винил. Он лишь породил красивую идею, опошлили её на стадии реализации другие.

По оригинальному замыслу начальника агитчасти белый рыцарь на белом коне под развевающимся знаменем должен был объезжать дозором улицы Харькова и собирать пожертвования на нужды лазарета имени генерала Шкуро.

Пройдоха Пухальский пролоббировал на роль всадника известного актёра Розенталя-Самарина. Обрядившись в бутафорскую кольчугу и шлем с шишаком, лицедей разъезжал по городу на цирковой лошади с трёхцветным флагом в руке и огромной церковной кружкой, притороченной у седла. Несмотря на то что всевозможные благотворительные сборы набили харьковцам оскомину, этот, благодаря самобытной форме, возымел успех. Два дня дела шли гладко, на третий красавчик Розенталь-Самарин пропал со всей казной.

«Ничего святого не осталось, – негодовал Татев. – Хуже большевиков!»

Размышления перебило оглушительное дребезжанье, изданное телефонным аппаратом фирмы «Сименс и Гальске», стоявшим на углу стола.

Вздрогнув, Татев схватил с рычага круглую приёмную трубку, прижал к уху.

– Через полчаса в известном вам месте, – пробился сквозь треск невыразительный голос.

– Я понял, понял, – засепетил Фёдор Васильевич, не вспомнив о второй трубке, предназначенной для передачи речи.

Впрочем, сеанс связи был односторонним. Татев незамедлительно засобирался. Телефонировавший не терпел опозданий. Фёдор Васильевич нахлобучил на голову ушастую финскую шапку, влез в пальто с кошачьим воротником и выскочил в коридор. На бегу он подёргал за ручки кабинетов вверенной ему агитационной части. Две двери не подались, но другие отворились. Не заглядывая в них, Татев возопил: «Я в управу, буду к обеду», после чего скатился с лестницы. Застёгивался на улице, награждая нелестными эпитетами путавшихся под ногами прохожих. Награждал, впрочем, избирательно. От тех, что в погонах, – угрём уворачивался, эти так могли пихнуть – вприсядку пойдёшь.

Харьковское отделение ОСВАГа располагалось в Петровском переулке. Ближняя остановка трамвая была на пересечении с бойкой Московской улицей. Над перекрёстком висел фонарь, прежде красным светом возвещавший о приближении моторного вагона. Пёс с ним с фонарём-то, бегали бы сами трамваи. В последний месяц движение их периодически замирало из-за нехватки угля на электростанции. А конка