Как только он окончательно пришел в себя, он сразу же задал этот вопрос медсестре, но та лишь ласково улыбалась и говорила, что ему необходим покой. Врач тоже не сообщил ему о ее смерти.

То, что Татки больше нет, он узнал от отца. На его вопрос:

– Как Татка?

Тот молча опустил глаза вниз.

– Отец, почему ты молчишь? Где она?

И тогда, видя настойчивость сына, Константин Алексеевич сказал:

– Она слишком сильно пострадала. Врачам не удалось ее спасти.

Услышав это, Павел почувствовал, что вся его жизнь разлетается на куски. Татки больше нет с ним. Как же он будет жить без нее? Неужели он больше никогда не увидит ее лицо, не возьмет ее за руку, не услышит ее звонкий смех. Она погибла в той страшной аварии, и это он виноват в ее смерти. Ведь это он сидел за рулем. Если бы он так не спешил, если бы поехал другой дорогой. Так много бесконечных «если бы», вот только изменить уже ничего нельзя. И ему остается лишь казниться, понимая, что косвенно он стал причиной смерти любимого человека.

Он уткнулся в подушку, желая скрыть слезы.

А Татка в это время находилась совсем рядом. Она слышала весь разговор и хотела сказать, что Павел вовсе не потерял ее. Вот же она, здесь, рядом. Стоит только протянуть руку и… Но все напрасно. Ее все равно никто не услышит. Почему? Почему Павел, мужчина, которого она любила, с которым хотела построить семью, вместе растить детей, убивается сейчас, обвиняя себя в ее смерти, а она вынуждена только молча наблюдать за этим? Почему для мамы, одной, без отца, который оставил семью, когда девочке было всего три годика, вырастившей дочь, безмерно любящей ее мамы, Татка стала пустым местом, воздухом? Ну почему они все похоронили ее, когда она вовсе не умерла?

От досады, Татка готова была на любой самый отчаянный жест. Может быть, взять и запустить в стену эту стеклянную вазочку, стоящую на прикроватной тумбочке, чтобы она разбилась вдребезги, разлетелась миллионами осколков. Может быть, тогда Павел поймет, что она здесь, что она жива.

Но пальцы и на этот раз легко прошли сквозь стекло. Сосуд даже не качнулся.

Время тянулось как жвачка, медленно собираясь в дни. Одиночество, которое ранее никогда не было свойственно девушке, теперь просто убивало Татку, доводило ее до отчаяния. Казалось, что она была одна в целом мире. Вокруг нее суетились, занятые своими обычными делами люди. Только они, эти люди живут, словно в параллельном, прозрачным мире, за которым Татка наблюдает сквозь толстое стекло. Словно смотрит фильм, где все роли уже распределены, каждый актер знает сценарий, а она не прошла кастинг и вынуждена со стороны наблюдать за чужой игрой.

И чем дальше, тем больше этот мир все отдаляется от нее, словно становиться чужим, и тем острее она ощущает свою ненужность, неправильность своего существования. Ну, вот словно ее место совсем не здесь, а где-то там. Но где она не знает. Вот и застряла здесь, и вынуждена наблюдать чужую жизнь со стороны, не имея возможности вмешаться, как-то повлиять на происходящее.

Но не только и не столько это тяготило Татку – или то, что от нее осталось. Она не просто потеряла тело, она потеряла нечто большее – привычный уклад жизни, необходимость определенного рода вещей. Ей, например, чтобы жить вовсе не нужно было принимать пищу, содержание книг она знала, даже не открыв обложку, стоило только посмотреть на название и текст сам собой возникал где-то внутри нее, одежда, обувь, косметика, все то, к чему как истинная женщина раньше она не могла остаться равнодушной, теперь совсем не интересовало Татку. А еще, помимо произнесенных окружающими людьми слов, она легко могла читать то, что они совсем не желали доносить до окружающих. Она с легкостью читала их мысли, оставаясь невидимой для других, наблюдала за их жизнью, и сама себе казалась фантомом, тем, чему нет названия.