На досуге старик размышлял теперь, что будет, если все его враги в селении тоже бессмертны станут. И наплодятся их дети и внуки. И тесно станет на земле, не пройти никуда спокойно… Нет, не о таком бессмертии он мечтал.

Настал срок идти ко Всевышнему с последней просьбой.

– Господи, прекрати мое существование. Глупо было мое желание жить вечно.

Вздохнул Создатель.

– Быть по-твоему, человек. Ибо мудр стал. Но что же ты оставил после себя, чтобы тебя вечно помнили?

Заплакал старик. Ничего он не оставил. Дети его глупы и злы. Все было напрасно…

Милостив был Господь.

– Пусть помнят тебя за то, что ты замысел мой о роде человеческом принял. Иди с миром, сегодня же упокоишься.

И плакал человек, и благодарил Бога.

И нету нам теперь бессмертия, и ни к чему оно. Утешительно ведь знать, что все помрут – и бедные, и богатые, и добрые, и злые. Справедливо это.

Приснится же такое!

Явились будто два старика на суд Божий. Старики – ровесники, да и померли в один день. Потому у ворот райских в один час оказались.

Пока ждут в очереди приема у высших сил, разговорились.

Общего в судьбе оказалось много, кроме одного. Иван Петрович был женат один раз, а Петр Иваныч – трижды.

– Как такое может быть, чтобы трижды женился, и все по любви? – недоверчиво вопрошает Иван Петрович и даже отодвигается на лавке подальше от Петра Иваныча. – Овдовел, что ли?

– Нет, не овдовел, разошлись. Жены живы и сейчас, мы остались друзьями, – доверительно сообщает Петр Иваныч и опять придвигается поближе.

– Как такое может быть – друзьями? Им что, наплевать на твою измену? Значит, любви не было! – вспыхивает Иван Петрович и отодвигается.

– Ну, покричали, поплакали, а потом поняли, что влюбился я. А с любовью не поспоришь, отпустили, – задумчиво вздыхает Петр Иваныч и улыбается грустно своим мыслям.

– Не любовь это. Так только кобели любят, – резко подводит итог Иван Петрович, не боясь и получить за свои слова. Да никто его за грудки не хватает.

– Неправ, ой, неправ, – улыбается Петр Иваныч. – Счастья ты мужского не видел. А оно – в разнообразии! Все бабы разные, одна другой краше. Как тебе не скучно с одной весь век куковать.

Только хотел заспорить Иван Петрович, а их наверх вызывают – очередь подошла.

Выслушали архангелы стариков и передают, что Господь повелел:

– Того, кто три раза женился и тридцать раз еще мог жениться, да не стал – в рай. А того, кто единожды был женат, реанимировать – пусть еще со своей старухой повидается.

– За что, Господи? – взмолился Иван Петрович. – То есть почему этому-то в рай? Разве он не грешен?

– Грешен-то грешен, а сколько народу осчастливил. А ты вот – одну свою старуху. Маловато будет.

Тут я и проснулась, не досмотрела, как Петрович к бабе своей вернулся.

Нейдут из ума оба старика. Влюбилась-то я в Иваныча. А век прожить хотела бы с Петровичем.

Тут и сказке конец, а кто слушал – молодец. Про любовь ведь всего не перескажешь, приходите еще.

Жил-был Дед. Тело у него было старое, а душа – молодая. Была у него Баба, телом еще молодая, а душой ужасно старая. Всегда все знала. Не успеет он подумать, а она уже оговорит. Насквозь она его видела и наизусть все повадки знала. И знала, что нету у него к ней настоящей любви. Не за щи и пельмени, а – настоящей. За ее несравненную красоту и стать, на восьмом десятке. Таких баб в деревне больше не было. Все моложе, да одна худая, две толстухи.

И вдруг Дед слег. Не встает, и не пытается. Глаз прищурит из-под одеяла, обведет взглядом избу, вздохнет, и опять укроется по брови. Баба его и лаской, и попреком, и криком, и смехом пронимать – не внемлет. Не встает.