– Отдайте его нам, сына Дьявольское, отдайте егое нам… Испепеление на огне в муке… Плоть егое и кости егое… – воплощение отродее Дьявольскогоъ, гореть ему во пламене тысячи печей… В пекло, где будет плавиться нутро егое – Да так громко кричат, будто через мегафон прямиком в ушную раковину.

Священник настойчиво приближается тупой частью трости вперед. Его не смущает, что дорога его и есть – «воплощение отродее Дьявольскогоъ», вся подсвечена горящими стёклами, будто обстановка не выходит за рамки приличия. Но она… Она появляется в самый нужный момент.

– Святой Отец, Святой Отец, примите мои молитвы, Святой Отец.

Она бежит, с её рук так и сочится кровь, её худенькие ножки в потрескавшейся корочке спекшейся густоты, её белые носки темно-алые. Резкий контраст белого и алого. Её белые туфли булькают от крови, как насос, она качает эту кровь в ткань своих носков и кожу туфлей, некогда белых туфлей. Белоснежный полиэстер белой мантии, обнимающей уголки её тела мешковатой прослойкой, замазан красными кругами крови и чего-то ещё.

Каждый шаг – один удар сердца. Она бежит через святой пруд, смывая кровь Божьей водой. Вода смешалась с красным. Она – любовь всей моей жизни, хотя… я её ненавижу. Этот парень на распятии – Я. Как Иисус. Это я. Только никакой я не Иисус.

Утро встречает меня сильным дождём и искрящимися кадрами молний с сопровождением объёмных ударов грома. Иногда меня бросает в дрожь, но это не от страха. Погода сегодня разносит всё живое, дождь смывает дороги, заливает тротуары по щиколотку, потолок в моей хате уже в потёках воды. Круглые жёлто-серые пятна на потолке размером с тарелку под второе. Мой дом на фоне всего этого выглядит менее привлекательно и более опасно. Опаснее обычного опасно и непривлекательнее действительного. Потолок прогибается так, будто это лежак с телом. Вся эта вода с лежака капает на мой оранжевый ковёр. Некогда оранжевый. Местами оранжевый цвет сменяется чёрным от сигаретных ожогов. И промокая всё это начинало гнить и смердеть так, будто у меня в гостиной здохла целая родословная мышей. Уголки моих обоев загнулись как сухая плоть трупиков и также потекли вниз. По планировке в моём наследственном доме 21 комната. Это двухэтажная постройка. Центральная комната, она же самая большая, представляет собой просто переходную, а из неё уже идут все остальные – спальная, кухня, гостиная, зал, холл, прачечная, ванная, туалет и кладовка. Большая часть из них, из этих пространственных комнат, просто не пригодна для жизни изначально, сырые белые стены никогда не касался маляр, другая – стала непригодна благодаря мне. Благодаря моим неугомонным прихотям. Второй этаж вовсе не представляет из себя чего-то стоящего. Эти же комнаты, только в состоянии неутверждённого проекта и не воплощенной идеи. И всё же, почти каждая комната протекает как первая, попутно срывая листы обоев, подрывая полы волдырями и покрывая всю находящуюся там мебель и ковры жирным слоем плесени. Со второго этажа перекидываясь на первый.

Проводка внутри моих прошмаленных стен старая, обмотана ветошью для изоляции и протянута сквозь фарфоровые трубки. Между нами провода-да-да. Вот я совсем не удивлён, что свет в доме на мгновение меркнет, зажигается и снова меркнет, только теперь насовсем. Этот тусклый свет давно раздражал мои кинутые глаза.

Мой дом – сплошное сборище мусора: пивных бутылок, пепельниц из разных принадлежностей домашнего обихода и повязших в серной саже чайных и столовых ложек. У меня дома куча пепельниц из самых разный вещей – из порезанных пивных бутылок на столе, из тарелок для супа на диване и подоконниках, из пустых пачек от сигарет на полу и на полках открытого шкафа в зале. Вообще-то, английский ренессанс, на минуточку, прошлого столетия. И это везде. Буквально. Этим хламом усыпан весь мой дом. На моём телеке в зале ещё с прошлого нового года стоит носок. Не красный, конечно, и без конфет, но тоже неплохо. Эта жестянка от кильки в томате уже полная доверху и мне сейчас некуда выкинуть тлеющий фильтр. Не проблема, запускаю его в дальний угол. В лужу в углу. Иногда бывает такое, что мне некуда сесть, потому что это место всё в пепельницах и пятилитровых бутылках с вырезанным горлышком и мутной водой. Я курю так много, чтобы не помнить, кто я. Чтобы не замечать всё это. Мне иногда нечем есть, потому что все мои ложки и тарелки – приспособления для моих нервных причуд. Все мои ложки – черная сажа и выпаренная дрянь. Иногда я голодный сижу на полу и думаю, что пора прекращать. Иногда я пробую всё прекратить, но это ещё никогда не заканчивалось хорошо. Иногда меня бросает в дрожь, но это не от страха. Гром так и гремит на улице. Если вам по этому описанию представилась грязная скотина, антисанитарная тварь, самая подлая сволочь, то прошу заметить, – это весь я.