– Эх, хорошо на свете в воле жить… Погоди, заяц, поглядим еще на леса зеленые и тебя, дурака, на волю пустим. А то обожрешься в холопьях у человека. И беспременно лопнешь… от удара.
Тетеревиный ток
Ранняя весна. Первый день Пасхи. Ко мне в деревенский дом съехались приятели, весело. Но я побаиваюсь, не поссорились бы. Метафизик, профессор, мой новый знакомый, в коридоре под руку отводит меня в угол и говорит:
– Ну какой болван этот Николай Васильевич! Кто он? Ну что он говорит… Уши вянут. А этот, архитектор – это что же. Я его спрашиваю: «Какую вы любите бить дичь?» А он отвечает: «Я люблю бить баклуши, а дичь я стреляю». Ну как вам это нравится?
– Ничего, – отвечаю, – пустяки. Охотники, конечно. Они вас понять не могут. Но зато гофмейстер…
– Ну да, конечно, все-таки видно, что человек воспитанный…
А на крыльце хватает меня под руку приятель Вася тоже. Говорит, смеясь:
– Ну и профессор у вас. Откуда достали эдакого?
– Ну, знаешь, – догоняет нас другой мой приятель, Коля Курочкин, – профессор этот, твой метафизик, – вот завирается… А жена у него ничего, хорошенькая…
– Боюсь, – говорю я, – как бы вы все не переругались. Ты не очень, Николай, за его женой-то… Весь праздник испортишь.
– Я, брат, ничего. Только знаешь, и этот гофмейстер твой… Тоже, брат, балда.
– Как – балда? – удивился я. – Что ты. Очень воспитанный человек. Почему – балда? Ты, волокита, о гофмейстерах полегче…
Мы возвращаемся в дом.
– Сегодня, в полночь, мы идем на тетеревиный ток, – объявляю я за чаем всем гостям. – Шалаши приготовлены. Там вылет тетеревей и ток. – И я показываю вдаль, в окно, на бесконечные леса…
– Должен тебе сказать, – вмешивается гофмейстер, – уж я никогда на току не был… Что же эти тетерева – они летят, сидят или как?
– Надо сидеть в шалаше, – поясняю я. – Косачи, то есть петухи-тетерева, летят из леса и садятся: их привлекают к шалашам чучела, сделанные под тетерок.
– Удивительно. И они так глупы, что не разбирают чучел?
– Не разбирают ничего. Подлетят и глядят, – объяснил за меня архитектор Вася. – Конечно, тетерев глуп. Да еще весна. Они все влюблены в тетерок. А знаете ли, люди тоже не разбирают чучел. Другой – прямо чучело гороховое, дурак, а вот бабы влюблены в него.
Гофмейстер слушал Васю и мигал. Как-то обрадовавшись, вдруг сказал:
– Это бывает, бывает. Да вот, Чацкий, в театре, Молчалин, милая Софья – очаровательно.
– Но позвольте, Эрос не допускает аномалий. Эрос по существу своему этичен, – вставил профессор очень положительно и непонятно.
– Этичен он там или типичен, – довольно небрежно ответил Коля, – но Эросу-то все равно, черт ли ему. Тоже он здорово очки втирает.
– Эрос, Эрос, – заявил и Вася. – Что ваш Эрос? А вот Николай, мой приятель, – и он указал на Колю Курицына, – вот он не Эрос, а Стоерос, а за ним бабы все бегают. Неизвестно почему!
– Позвольте, это я Стоерос? Позволь спросить, что это такое – Стоерос?.. Что ты говоришь?..
Выходила какая-то ерунда. Я чувствовал, что назревает, как говорится, ссора.
– Знаете что, – сказал я. – День прекрасный. Надо подготовиться к охоте. Дробь – шестой номер. Кушайте, надо подкрепиться. Ночью пойдем на ток. Надо в темноте сидеть в шалаше. Вылетают к утру, чуть свет…
Тут вошел мой слуга, Ленька, и громко сказал:
– Диких рябчиков сколько прилетело. Сели на заводи. Вон тут, рядом. Такие здоровые!
Охотники оживились. Быстро схватили ружья, пошли. Один Коля остался. Сидя за столом, он расшибал красные яйца и ел.
Вошел профессор с женой. В руках у нее была маленькая книга, как молитвенник. Лицо ее было серьезно, строго. Она открыла книгу и, опустив глаза, прочитала: