Тьма кажется гуще, когда все спят. Должно быть, это тишина. Она накрывает меня жутким одеялом. По мере того, как я иду дальше по проходу, озноб покалывает мою кожу, образуя небольшие шишки под тонкой тканью кардигана.

Фонарь освещает редкие остатки еды на полках, покрытые пылью. Журналы, битые стеклянные бутылки, разбросанные плитки шоколада, которые не были собраны перед эвакуацией.

В конце прохода ряд холодильников со стеклянными дверцами выстроились вдоль стены. Я не решаюсь их открыть. Я знаю по опыту едкую вонь старого, гниющего мяса и свернувшегося молока.

Меня не так сильно беспокоит вонь от мяса, не после того, как я целый год хожу по городам, по деревням, где тела оставляют гнить на улицах. Это не редкость. Но это неприятно. Особенно когда в кромешной темноте ты спотыкаешься о труп.

Я иду вдоль стены с холодильниками направо, где открыта небольшая дверь. Мы вошли через нее, разбив окно в задней части магазина.

За дверью, в которую я протискиваюсь, прижимая фонарик ближе к себе, находится переполненный коридор, и нахожу еще одну дверь, которая, как мне кажется, ведет в туалет.

Рукоять покрыта липкой пастой красно-коричневого цвета. Не похоже на ржавчину, я думаю. Я натягиваю рукав на руку и использую его, чтобы опустить ручку. Я двигаю ее медленно.

Любой писк или скрип может привлечь нежелательное внимание в нашу сторону, выдать наше присутствие посторонним. Нам приходится беспокоиться не только о бродячих темных морках, но и о других выживших. Большинство остальных недоброжелательно относятся к незнакомцам, особенно когда вы находитесь на их территории.

Мир стал темным.

Может быть, он всегда был таким – темным. Просто потеря света открыла нам то, кем мы являемся на самом деле. Чудовищами. Точно такими же, как звери морки, которые охотятся за нами до краев земли.

Я отбрасываю эти мысли, проскальзывая в туалет. Здесь теснее, чем в набитом хламом коридоре. Я зажата между грязным унитазом и заляпанной раковиной.

Я осторожно ставлю фонарь на край раковины, затем проверяю краны. Вода все еще капает. Должно быть, в трубах еще осталось немного.

Я смачиваю тряпку теплой водой, затем вытираю сиденье унитаза. Когда оно становится настолько чистым, насколько это возможно, я протираю тряпкой зеркало над раковиной.

На зеркале затвердел слой пыли. Но мне удалось его немного очистить, чтобы мое отражение смотрело обратно на меня. Оно грязное и мутное, как будто видишь себя в ряби ручья, но это первый раз, когда я увидела свое лицо за долгое время.

В наши дни мы не тратим слишком много времени на поиск зеркал. И когда я смотрю на свое отражение, я понимаю, почему. Я выгляжу ужасно.

Когда-то давно я красила волосы во все цвета. Я была блондинкой, брюнеткой, рыжей. Те дни уже прошли, и я смотрю на обычные грязно-желтые оттенки своих волос. Все следы краски давно выцвели.

Забавно, как сильно скучаешь по мелочам, когда всё уже потеряно.

Я скучаю по тональному крему, которым я маскировала свои слабые веснушки, по запаху солнцезащитного крема летом и по горячей, ароматной чашке кофе, по своей бабушке и по своему дедушке. Я не знаю смогли ли они выжить в этом темном мире. Я скучаю по закату. Я могла смотреть часами на цвета неба усыпанного тысячами маленьких ярких звезд и зарисовать их в блокноте цветными мелками, после которых на кончиках пальцев всегда оставались меловые разноцветные пятна.

Я хватаюсь за края раковины и смотрю вниз, на слив. Вода просачивается из крана тонкой струйкой, и я смотрю, как она кружится вокруг стока, словно водоворот, в который, я так хочу, чтобы меня затянуло и унесло далеко от этого темного мира.