Я бросаю на нее беспокойный взгляд. «Что?»

«Он.» Она кивает головой в сторону вожака.

«Дагон», – говорит она. «Это его имя. Он самый жестокий из всех.»

«Он вселяет ужас», – шепчу я. «Я думала, он убьет меня.»

Она переводит на меня свои широко раскрытые глаза. «Ты его встречала?»

Я пожимаю плечами. «А ты, нет? Когда они проверяли тебя на родинки?»

Эвелина качает головой. Ее каштановые волосы шелестят по плечам. Они обнажают уродливые, извилистые шрамы, которые ползут вверх по ее шее. Выглядят как ножевые ранения.

«Нет», – тихо говорит она. «После того, как они увидели мою руку…» – она останавливается, чтобы согнуть руку у моего лица, и я замечаю три темные точки, спускающиеся из складки между ее большим и указательным пальцами. «…они отвели меня прямо сюда», – добавляет она, оглядываясь на других пленников.

Может быть, морки, которые меня схватили, не собирались приводить меня к своему вожаку, Дагону. Может быть, переулок, по которому они меня потащили, просто оказался тем самым, по которому шел Дагон.

Совпадение, ужасающее, но все же. Дело случая.

Я оглядываюсь на столб, где привязаны два беглеца обычными веревками, продетыми через черные металлические крючки. По виду, они сделаны из того же материала, что и диадема Дагона, которая темным светом мерцает на поляне.

Дагон делает решительный шаг к столбу.

Даже с такого расстояния я вижу, как сильная дрожь пробегает по двум дезертирам. Мое сердце болит за них. Недостаточно сильно, чтобы подтолкнуть меня вперед и попытаться спасти их.

Я не глупая. Нет способа спасти их от злой судьбы, и даже если бы он был, стала бы я рисковать своей жизнью, чтобы попытаться это сделать? Вовсе нет. Даже с моей слабой волей к жизни я такая, какая я есть- эгоистка. Просто еще одна выжившая, которая заботится только о себе.

«Чье решение было бежать?» Дагон обращается к поляне в целом. Он не спрашивает дезертиров.

Вероятно, он знает, что отец солжет ради сына и возьмет на себя вину как лицо, принимающее решение, хотя, на самом деле, это мальчик схватил отца и заставил его бежать.

Я смотрю на свои ботинки.

Я видела все это, но я не хочу никого сдавать. Я не хочу быть, каким-либо образом, ответственной за чью-то боль. Я бы лучше просто отвернулась и проигнорировала это вообще.

«Мары!» – раздается голос Дагона по поляне, и когда я поднимаю на него взгляд, я вижу, что он, и все темные морки, смотрят прямо на нас.

«Кто из вас может пролить свет на этих дезертиров?» Его алые губы кривятся в злобной дикой улыбке, от которой у меня холодеют кости. «Кто из вас потребует награды и признается в том, что произошло?»

Насколько я понимаю, нас называют марами. Должно быть, на их родном языке это означает «человек». Или, может быть, это означает что-то гораздо худшее, вроде грязи или добычи.

Неважно, что означает мары, потому что, как бы он ни обращался к нам, я не буду участвовать в этом. Я снова опускаю взгляд на свои ботинки. Награда или нет, ничто не может соблазнить меня привлечь к себе больше внимания, чем я уже привлекла.

Я никогда не утверждала, что я храбрая или сильная. Ни в этом мире, ни в каком-либо другом, который был до него. Все, чего я когда-либо хотела, это просто жить в мире и спокойствии. Мои родители умерли в автокатастрофе, когда мне было пятнадцать лет, и, с тех пор, я жила с бабушкой и дедушкой. Я никогда не хотела того, что сейчас происходит здесь. Я даже представить себе такое не могла. Тем не менее, это не меняет того, что я не хочу никакой части в новом мировом порядке.

Эвелина подталкивает меня в бок своим острым локтем. Яркий румянец заливает мое лицо, когда я бросаю на нее возмущенный взгляд. Какого черта она делает?