– А вам не хотелось быть ближе к этому ребенку? Вы не ощущали его притягательности?

– Ощущал. Любой бы ощутил, это как тепло, что от печи идет. Или холод из погреба. Кожей чувствуешь. Но у меня, может, профессия такая. Сделала меня недоверчивым. Любой факт проверять надо, так я был приучен. Или другая какая причина, не знаю. Только меня этот ребенок не радовал, а пугал. Сила его пугала, то, как он на людей воздействовал. Ну и по работе я должен был понять, кто он, откуда, что дальше с ним делать. Наверное, в центр надо отправить, чтобы там разобрались. Но я сначала решил в две соседние деревни съездить, ближайшие к нам, там поспрашивать. Речное, Еремеевка – они тоже на берегу Енисея. Пункта милиции, администрации нет, крошечные деревеньки, так что, как говорится, тоже моя вотчина. Может, кто видел лодку? Есть сведения о ребенке? Ничего не узнаю, тогда придется в центр.

– Значит, вы сели в машину и поехали.

– Да. В Речное, оно ближе. Надеялся дотемна обернуться, съездить туда и сюда. Добрался быстро, Речное от нас примерно в десяти километрах. Место там красивое, выезжаешь из леса – на холме дома стоят. А дальше река. Еду – никого нигде. Обычно хоть кто-то навстречу попадется, выйдет. А в тот раз – тишина. Даже собаки не брешут. Коровы не мычат. Я еду и вспоминаю, давно ли тут был, и выходит, что четыре дня. Простудился сильно, отлеживался дома. А вчера буря эта. Думаю, неужто случилось что-то? Но, с другой стороны, если так, кто-то доехал бы в Аверьяново, рассказал. А никого не было. Со всеми сразу не могло же быть беды! Это я так думал, но ошибался. Так никого и не увидев, в магазин пошел. Закрыто. Замок висит. В Речном ни школы, ни клуба, ни библиотеки, больше никаких, как говорится, центров социальной активности граждан. Пришлось по домам пройтись. В один ткнулся – заперто. В другой – то же самое. Стучу – не открывает никто. Тут уж меня прямо затрясло. И держу в голове, что ни кур, ни собак, ни скотины – пусто, тихо, как на погосте.

– Вы так никого и не увидели в Речном?

– В одном доме дверь была приоткрыта. Там местный пьяница жил. Многие пили, чего скрывать, большинство. Но Петюня совсем человеческий облик терял. Как его мать померла, вовсе под горку покатился, она еще держала как-то. Петюня давно не работал, до пенсии ему далеко. Кому забор подправит, кому дров наколет, ему и нальют, покормят. И просто так тоже кормили, жалели, загнется же. А ему и одной рюмахи много было в последнее время. От печени одни лохмотья, небось. Дом у него покосившийся, самый убогий. Я вошел, позвал. Вонь кругом, грязь. Я сначала подумал, мясо, что ли, оставил на солнце, оно и гниет? Запах характерный. Знал я уже, что увижу, но гнал эту мысль. Только гони или нет… Висел Петюня под потолком. Черный, страшный. Давно висел, судя по всему. Дня три уже, не меньше. Пока снимал его, вырвало несколько раз, простите за подробности. Не каждый день такое видишь. На улицу вышел, продышаться. Думаю, неужели никто не зашел, не проведал? Петюня, можно сказать, жил на улице, постоянно на виду, пропал бы – люди бы заметили. А раз не заметили, значит, некому было замечать. Меня пронзила эта мысль, голова закружилась. Но как такому поверишь? Я – в соседний дом. Барабаню, кричу. Не открывают. Выбил дверь, вошел. Так и есть. Хозяйка на кровати, хозяин на полу. Мертвые. Кровищи кругом! Скорее всего, муж жену зарубил топором, на кровать уложил, сам себе горло перерезал. Каково, а? Случилось это зверство, похоже, примерно тогда, когда и Петюня себя порешил. Я, помню, бегал по деревне, как ненормальный. Кричал, звал, стучал в двери. Никто не вышел, не отозвался. У меня и сомнений не было, что все в деревне мертвые.