– Трусишка ты, Танька, просто безобразие. Давай-ка лучше обедать, я такого масла принесла! Почти целую бутылку, только пришлось отдать в придачу и варежки – тетке не понравилась штопка…

– Тебя надули, – мрачно сказала Таня. – Штопка ведь была настоящая шерстяная.

– Что ж делать, такие уж мы с тобой коммерсантки. Вспомни, как ты меняла свой шарфик!

Обе рассмеялись. Таня начала накрывать на стол.

– Глупость мы делаем, что меняем сейчас все теплое, – вздохнула она. – Зима на носу....

– Поэтому-то теплое сейчас и идет.

– Да, но мы сами? Ты уверена, что наши вернутся до наступления холодов? Говорят, на арбайтзамте…

– По-русски это называется «биржа труда».

– Ох, эти немецкие словечки, так сами и лезут, – с досадой сказала Таня. – У нас уже сложился какой-то оккупационный жаргон – поди послушай, как говорят на толкучке… Так я хотела сказать, что с биржи сейчас иногда посылают в колхоз – что-то убирать, что ли, хотя я не представляю себе, что можно убирать в конце октября. Но ведь это прежде всего грязь и холод! А мы беззаботно проедаем теплые вещи. Вот уж правда – ходит птичка весело по тропинке бедствий…

– Не предвидя от сего никаких последствий, – закончила Людмила. – Поэтому-то я и не хочу идти на биржу, Танюша. Все-таки подальше от этой тропинки.

С минуту Таня сосредоточенно, морщась и дуя на пальцы, облупливала сваренную в мундире картофелину.

– Ты стала какой-то легкомысленной, – сказала она наконец. – Я тебя просто не узнаю.

– Естественная защита, моя милая.

– Какая же это защита… Если хочешь знать, так поступает знаешь кто?

– Страус, очевидно.

– Угу. Он самый.

– Удивительно, нам в голову приходят одинаковые мысли. Как только ты сказала о птичке, ходящей весело, мне сразу подумалось о страусе. Но я вовсе не страус, Танюша, тут ты ошибаешься.

– Страус, и самый настоящий. И вообще ты непоследовательна! Если ты такая храбрая, почему же тогда боишься идти регистрироваться на биржу?

– Мне противно туда идти. И противно работать на немцев, понимаешь?

– Где мне это понять, – обиженно отозвалась Таня. – Лично я ужасно хочу на них работать. Прямо умираю!

– Ты не хочешь, конечно. Но ты боишься ослушаться, тебе велели – и ты пойдешь.

– Да, пойду. Именно потому, что боюсь! Я никакая не героиня!.. Люся, давай серьезно – представь себе на минуту, что этот полицейский не шутил и не запугивал. Ну, просто представь себе это. Если бы тебя, если бы с тобой такое сделали, ты могла бы продолжать жить? Могла бы? Я, например, знаю точно, что не могла б. Просто бы не могла! И я совершенно не собираюсь рисковать неизвестно из-за чего. Действительно, чего ради? Потому что, видите ли, «противно работать на немцев»! Подумаешь, какую ответственную работу они нам предложат! Что они меня – надсмотрщицей сделают? Вот от этого я бы отказалась…

– А потом согласилась бы, если бы тебе пригрозили.

– Нет, потому что должны быть, конечно, какие-то границы. Я не говорю, что пошла бы из страха буквально на все! Но пока от нас ничего такого и не требуют. Скорее всего, пошлют разбирать развалины. Это ведь все равно нужно делать, ты согласна? Рано или поздно придется их разбирать. Почему же другие это делают, а ты не можешь? Половина города работает на немцев! Водопровод, электростанцию вот пустили – по-твоему, там все только предатели… Или трусы, да? А там просто люди. И у них семьи, и детей нужно кормить, и я их совершенно за это не осуждаю…

Людмила пожала плечами.

– Танюша, я тоже абсолютно никого не осуждаю. Каждый поступает, как ему подсказывает совесть.

– Вот как! – Таня даже подскочила от возмущения. – Все вокруг бессовестные, ты даже не удостаиваешь их своим осуждением, ты до них не снисходишь, – еще бы, только ты одна стоишь на недосягаемой высоте. Тебе противно работать на немцев! А всем остальным приятно! Все остальные делают это с восторгом!