– Целься сюда, – сказала она. – Одного хорошего удара хватит.
Все взгляды обратились к миссис Бэнбёри, но кухарка ничего не сказала.
Когда Элеонора закончила с сотами, то поднялась на третий этаж, чтобы прибраться в спальнях. Чарльза не было, и использовалась сейчас только спальня мистера Пембрука. Элеонора прислушалась, стоя у двери, прежде чем войти. Сердце гулко билось в груди.
В комнате никого не оказалось, не считая ручной канарейки мистера Пембрука, которая щебетала и билась крыльями о стенки своей большой, богато украшенной клетки. Напряжение немного отпустило. Элеонора расправила простыни на постели, бросила тряпку на дно птичьей клетки, запихнула рубашки обратно в комод и сунула галстуки в ящик. На подушке лежало несколько писем от Чарльза – все с европейскими почтовыми марками, – но девушка не осмелилась их прочитать, хотя искушение сделать это при виде знакомого округлого почерка было велико. Её страх потерял остроту, но после угроз Лиззи достаточно было просто оказаться в комнате мистера Пембрука, чтобы по коже побежали мурашки.
Закончив, Элеонора вылетела из комнаты и поспешила к лестнице для слуг. Она вернулась на кухню, где все служанки, кроме Лиззи, копались в кусочках холодного отварного языка и картофеля.
– Ты как раз вовремя, – сказала Дейзи, наполняя тарелку для Элеоноры. – Его Первейшество почти допили чай.
Миссис Филдинг отложила нож и вилку.
– Ты говоришь о хозяине этого дома, Дейзи. Прояви уважение!
Миссис Бэнбёри указала вилкой через стол:
– Дейзи – моя помощница, Берта. Оставь её воспитание мне.
Миссис Филдинг фыркнула:
– Ну, мои девочки не посмели бы так отзываться о хозяине.
Элеонора сунула в рот большой кусок картофеля, прежде чем сказать то, о чём потом могла бы пожалеть. Ела она быстро. Лиззи прислуживала мистеру Пембруку за ужином, и Элеонора не хотела оказаться там, когда он закончится. Что-то внутри сжалось. Даже сейчас Лиззи будет подливать мистеру Пембруку вино и расписывать Элеонору самыми привлекательными красками. Девушка с лёгкостью могла представить это. «Элла, сэр? О, с ней всё будет очень просто и быстро…»
Отодвинув тарелку, Элеонора бросилась вверх по лестнице для слуг. Та была пустой, узкой, скудно отделанной, как и все помещения для прислуги, но здесь она была в безопасности. Мистер Пембрук был джентльменом – он не пойдёт за девушкой через обитую зелёным сукном дверь. Между лестницей, кухней и спальнями для прислуги на чердаке Элеонора могла исчезнуть в дешёвом оштукатуренном лабиринте быстрее, чем кролик.
Но вот Лиззи – совсем другое дело.
Внизу скрипнула ступенька, и Элеонора резко обернулась через плечо. Дверь на первый этаж открылась, и девушка смутно разглядела тень Лиззи, гружённой тарелками. Прежде чем Лиззи заметила её, Элеонора рванула через дверь и устремилась на третий этаж.
Там она остановилась. На третьем этаже расположились спальни, и Элеонора замерла у двери той, что когда-то принадлежала ей. Она убеждала себя, что прислушивается к звуку шагов внизу, но внутри слышала голос миссис Пембрук: «А это будет твоя комната, дорогая Элеонора». Отчётливо девушка видела перед собой руку миссис Пембрук с длинными пальцами, поворачивающую ручку двери, и поблёскивающее сапфировое кольцо.
Ах, и что это была за комната! Элеонора мало что помнила о доме, в котором жила до приезда в Гранборо. Теперь на ум приходили лишь вспышки: ведро с углём, которое треснуло, просыпав содержимое прямо ей на ноги. Щелочное мыло, обжигавшее руки, когда она пыталась что-то вычистить с половиц. Железная кровать, вжимавшаяся ей в спину. Но каким бы ни было то место – оно меркло в сравнении с этой комнатой. Миссис Пембрук открыла дверь в яркую красивую спальню, которую обставила специально для Элеоноры. Светлые занавески на окнах, украшенный цветами кувшин на умывальнике, мягкие белые простыни на кровати, где миссис Пембрук потом читала девочке «Рапунцель» и «Спящую красавицу» своим мягким мелодичным голосом. Атласные и шёлковые платья пастельных тонов в комоде, обои с розами на стенах, а возле кровати – небольшой квадрат ковра, где Элеонора молилась каждую ночь. Вся комната казалась мягкой, окрашенной в оттенки нежные, как восход солнца, и её содержимое казалось хрупким, точно яичная скорлупа.