Самсон долго молчит, подбирая правильные слова. Я никогда не видела его таким неуверенным. Когда он все-таки говорит, его голос звучит тихо, низко, и мне приходится прислониться к нему, чтобы слышать.

– Я проник туда примерно за полгода до того, как вы с Олли стали танами, – и вскоре обзавелся там другом.

– Другой шпион?

Самсон качает головой. Он не смотрит на меня, его взгляд уперся в наши соединенные руки. Я всматриваюсь в его лицо. Обычно оно такое сильное, с четко обрисованными скулами, твердым подбородком. Но сейчас я вижу в нем мальчишку, которого – к его собственной досаде – родителям нравится баловать.

– Он был стражем, как и я. Он полностью подчинился Мидрауту, но он был молод. Ну, моего возраста. Его старшая сестра работала на Мидраута, занимала высокое положение, и он ее боготворил.

– И ты изменил его мысли?

– Нет, – улыбается Самсон. – Нет, я даже и не пытался. Это подвергло бы риску мою миссию. Но он мне нравился, и мне казалось, что и я нравлюсь ему. Даже у тех, кто верил Мидрауту, то место высасывало силу. Трудно было оставаться там ночь за ночью, видеть кое-что такое, что мы были вынуждены видеть. Думаю, его не слишком радовало наблюдение за некоторыми экспериментами, но он твердил мне, что это только к лучшему. Что в итоге это всех нас сделает лучше. – Самсон делает паузу, пожимает плечами. – Ну, как бы то ни было, мы, полагаю, стали друзьями или вроде того, учитывая, что главное я хранил в тайне от него… А потом однажды меня поймали с моим рыцарским шлемом. Я думал, что нашел для него надежное место, и был уверен, что за мной не следили. Но меня видели.

– Твой друг?

– Нет. Кое-кто другой, но они не могли рассмотреть мое лицо. Они просто поспешили к своим начальникам и сообщили о том, где и что видели, и вычислили, что это был или я, или мой друг.

– О боже! – выдыхаю я.

Неужели Самсон обвинил в шпионаже своего друга?

– Они посадили нас в разные камеры для расследования, – запинаясь, продолжает Самсон. – И потом я узнал, что мой друг… он признался.

– Что?!

– Он сказал, что это был он, что я не имею к этому никакого отношения. И у него были доказательства – он сообщил о месте, где спрятан шлем. Видимо, он давно уже знал, чем я занимаюсь.

– И что с ним случилось?

Самсон склоняется над нашими руками, словно собирается их поцеловать, а потом я чувствую на костяшках пальцев его слезы. Я прижимаюсь к нему, пока он рыдает, бормочу утешения: «Ты не виноват. Он решил помочь тебе. Ты ничего не мог изменить… тебя могли просто убить…» Но все это не имеет смысла. От этого ничего не меняется. Я это знаю, потому что сама продолжаю винить себя во всех тех смертях, что случились за последние годы. Если бы только я действовала быстрее… Если бы только я была сильнее… Наконец я просто умолкаю, и мы с Самсоном держимся друг за друга.

Потом мне на ум приходит кое-что еще.

– Так ты поэтому не хочешь убивать сновидцев, – тихо говорю я.

За последний год мы так много ночей потратили на то, чтобы вместо снов сражаться со сновидцами: с теми, кого искалечил фанатизм и манипуляции Мидраута. В момент сражения на Трафальгарской площади Самсон едва не погиб из-за того, что сопротивлялся целым толпам сновидцев, напавших на нас, но он отказался убить хоть кого-то из них. Я всегда понимала его причины в философском смысле – в соответствии с его моральными принципами. Но теперь я понимаю, что в этом кроется и нечто очень личное.

– Он ведь предположительно был на стороне Мидраута, но когда такое случилось, перешел на мою сторону, – говорит Самсон. – И кто знает, который из всех этих сновидцев может поступить так же, если им выпадет шанс спасти кого-то любимого?