Кида с превеликим трудом отыскала где-то Шрэтла и сумела-таки на пальцах объяснить ему, что сегодня – великий день, сегодня крестят будущего хозяина замка – надежду и опору всех его нынешних обитателей и их детей, а потому, черт ты глухой, нужна корона, что бояться за драгоценность не стоит, корону принесут в хранилище сразу же после крещения. Однако понадобилось вмешательство нянюшки, и женщины совместными усилиями растолковали-таки старому казначею, что от него требуется.

День окончательно вступил в свои права – Горменгаст был залит солнечным светом. Однако в крестильной комнате было сумрачно, поскольку солнце теперь переместилось по небосклону. Но это, конечно, не имело значения. Слуги носились по комнате, как угорелые, поправляя – где сбившуюся складку, где покосившийся цветок в гирлянде. В крестильне пахло цветами, благовониями и еще чем-то – именно так и должен благоухать настоящий праздник.

Чем ближе было время крещения – три часа – тем больше усиливалась суматоха в замке. Только в крестильне царила глубокая тишина – комната еще ждала своего часа.

Внезапно распахнулась дверь, и в помещение ворвался Флей. По случаю торжества он облачился в свой парадный камзол, впрочем, попорченный молью. Видимо, происки зловредных насекомых были замечены камердинером в последний момент, потому что следы их деятельности заштопаны торопливой рукой. Но зато это компенсировалось сахарно-белыми манжетами и кружевным воротничком искусной работы. На шее камердинера висела тяжелая медная цепь – начищенная так, что блестела, словно золотая. В правой руке Флей держал поднос, на котором стоял сосуд с водой. Своим появлением он внес сумятицу в безмятежность крестильни. Впрочем, сей факт беспокоил старика в последнюю очередь. Флей немало поволновался, помогая его светлости обряжаться в парадную одежду, а теперь, оставив лорда Сепулкрейва напоследок любоваться собой в зеркале, камердинер принес сосуд с предназначенной для обряда крещения водой. Теперь в распоряжении Флея было много времени – до начала церемонии его единственной обязанностью было просто наполнить сосуд водой и поставить его на специальный столик. Небрежно опустив кувшин на инкрустированную поверхность восьмиугольного столика, Флей отступил назад и, засунув руки в карманы, задумался. Давненько не бывал он в этой комнате. Возможно, потому, что крестильня не слишком интересовала его – он почему-то не считал это помещение частью Горменгаста. Наконец, настоявшись, Флей принялся расхаживать по комнате, время от времени поглядывая на расставленные Пентекостом цветы. Из-за двери то и дело доносились возбужденные крики: «Ну, дурачье! Шевелитесь живее! Ага, да! Что? Где? Да нет, еще не кипит! Что ты обрядилась в такое мятое – быстрее выглади, пока утюг не остыл, угли еще горячие. Ой, тихо, не сбейте, смотреть нужно, куда идете!»

Тут заскрипела дверная ручка, послышался стук – Флей тут же повернулся в сторону двери.

В комнату вошел Свелтер. Лицо шеф-повара, обрюзгшее и вспотевшее, было отчего-то испуганным – так, во всяком случае, казалось камердинеру. Завидев старика, Свелтер затараторил:

– О, кого я вижу – господин Флей! Собственной персоной! Вы проникли сюда раньше меня. Как же, хотел бы я знать? Неужели пролезли в замочную скважину? Конечно, ты у нас такой проныра.

Флей поджал губы и сдержанно окинул взглядом шеф-повара, ехидно отмечая, что тот впервые за долгое время надел на себя наконец-то идеально чистую одежду и пышный колпак.

Вообще-то Флей недолюбливал главного повара и тщательно избегал встреч с ним. Но иногда они все-таки сталкивались, причем в самых неожиданных местах – как теперь. Самому себе старый камердинер признавался, что у Свелтера есть-таки дар едкого сарказма. Встретив Флея, Свелтер старался вовсю – нарочито неправильно произносил его имя, шутил насчет чрезмерной худобы. Флей стоически сносил оскорбления, зная, что невозмутимость – лучшее оружие против насмешек. Но что при этом делалось в его душе...