Тужься! Вопи! На весь мир подлунный блажи!
Он вылетает! За кормою клубится кровавая пена.
Он выстреливает – собой – в неистовые рубежи!
Он выдирается вон, сам с усам,
ах, какой молодечик,
Из казана преисподней,
из красной гущи дожизненной…
помнить не сметь…
Баба! да ты не трясись! ливнем – пот!
не держать соглядатаек-свечек
Ни над усладным ложем твоим,
ни над родами в смерть!
Еле успела схватить!
Прижимаю к остылому,
гулом навек отвылому брюху,
Ах, отрожавшему, ах, задрожавшему
страшно, празднично так,
Вымазана кровью твоей, святая Матерь,
корзина твоя бывалая, повитуха!
Красное тельце от слез не различу,
башку, как мокрый кулак!
Вот рассмотрю! ух ты, парень!
порвали тут мне на пеленки
Простыни кружево фризское…
корабельный всучил кастелян…
Пряди-водоросли через лоб…
пищит больно, тонко…
Вот заорал! мать, покинул тебя, будто гроб,
пробил, красный таран,
Мощный сугроб живота твоего!
воскресенчик! могучий младенчик!
Красная гирька на мощных моих, очумелых руках!
На светозарнейшем лбу не терновый венец —
потный венчик!
Баба, глянь… а пятки… малютки…
наперстковый, бисерный страх…
На! Ухвати!
Наспех в кружево я Титаниково замотала
Этого сына Титана,
ногами твоими снежными – в страсти —
схваченном в плен,
Быстро от крови безвинной, винной обтерла его,
завернула в полей одеяло,
В йодистой соли виток!
во дворцовый инистый гобелен!
Баба! ты родила!
А правда ль, я роды ловко твои принимала?!
Как суетилась! как хлопотала!
да разве оценит кто…
Выпростай грудь. Вот так!
Дай ноги укрою
верблюжьим, можжевеловым одеялом.
Плечи укутаю голые драповым довоенным пальто.
Баба! Корми! Ты мой мир родила.
Наш мир, бери выше!
Он населится, дай срок,
зверями, птицами, ангелами, людьми!
Зри, он к тебе присосался. Он ест тебя.
Чмокает. Дышит.
Вышел послед. Исчезающий свет.
Надейся. Живи. Корми.
«я теку в чужой крови…»
я теку в чужой крови
песню надвое порви
а кому она нужна
колыбельная весна
кровоточная десна
корабельная стена
колобродная волна
коловратная война
катастрофная корма
лед и звезды задарма
я не гибну все вранье
гибель – кружево-белье
рву на страшные бинты
ночь последней красоты
дикой руганью веков
мой пестрит молитвослов
я биноклево стекло
я и шлюпка и весло
золоченый эполет
пуля я и пистолет
океанский патерик
окаянский резкий крик
жгучим шепотом: живи
я теку в чужой крови
Воскресят
Воскресят всех и каждого.
Снимут лохматый скальп —
Оголтелую матрицу – с буянной моей головы.
Все кровавые струи повдоль, поперек виска —
Перевитую дрожь немой океанской травы.
Из реестров изымут: скосил бедолагу яд…
Ах, расплющил танк… сразил снарядов канкан…
О, ты слышишь, глухой, ведь каждого воскресят —
По записанным данным, по цифровым глоткам!
Восстановят, как ты, утопая, рот разевал!
Этот крик бесслышный вверх пузыри пускал —
И всходила смерть со дна, как девятый вал,
Твой Титаник вниз уходил, в болотный прогал!
Я плыла со всеми – а видишь, тону одна.
Растопырена жизнь, как пальцев пять на руке.
Это Время вспять не пойдет, не наша вина,
Только в том виноваты – пустились в путь налегке.
На поверхности плавают люди, как птицы, орут,
Как скандальные чайки, и клекот, и визг, и плач!
Наш железный короб тонет за пять минут,
Наш кристальный айсберг молчит, наемный палач!
Как же больно, родные,
в безмолвьи темном тонуть!
Каждый к той тишине пожизненно приговорен.
Погружаюсь ниже, и давит живую грудь
Пресс воды, гильотина соли, серебряный слон.
Улетают вверх из орущих ртов пузыри.
Вверх летит призрак-серебро изо рта моего.
Колочу руками воду!
…на дне упыри
Ждут меня – во мраке казать зубов торжество.