– Ничего, сэр, – покачал головой Лоутер. – По крайней мере, ничего существенного. В доме не нашли чужих вещей, и ничто не указывало на то, что грабитель был где-нибудь, кроме библиотеки. Ни следов обуви, ни обрывков ткани – ничего. На следующий день мы опросили всех слуг в доме, но они ничего не слышали. Никто не слышал, как разбилось окно. Но слуги спят на самом верху, на чердаке – наверное, они и не могли слышать.

– А снаружи? – настаивал Питт.

– Тоже ничего, сэр. Никаких следов под окном, но в ту ночь был ужасный мороз, и земля стала как железо. Я сам не оставил следов, хотя вешу около четырнадцати стоунов[2].

– И достаточно сухо, так что на ковре ваших следов тоже не осталось? – спросил Томас.

– Ни одного, сэр. Я тоже об этом подумал.

– Свидетели?

– Нет, мистер Питт. Я сам никого не видел и не нашел людей, которые видели. Понимаете, Хановер-клоуз – это и вправду тупик; через него нет сквозной дороги, и чужие там не ходят, только местные жители, особенно зимой, посреди ночи. И шлюх там тоже не бывает.

Примерно это Томас и ожидал услышать. Но ведь шанс всегда есть. Остался один очевидный вопрос.

– А что насчет украденных вещей?

Лоутер поморщился.

– Ничего. Хотя мы очень старались – убийство как-никак.

– Что-нибудь еще?

– Нет, мистер Питт. С семьей говорил мистер Моубрей. Может, он расскажет вам больше.

– Я его спрошу. Спасибо.

Лоутер был удивлен, но особого облегчения, похоже, не испытывал.

– Спасибо, сэр.

Моубрея Питт нашел в его кабинете.

– Узнали, что хотели? – спросил тот; на его смуглом лице появилось выражение любопытства и смирения. – Лоутер опытный работник. Будь там что-нибудь, он бы этого не упустил.

Томас сел, стараясь расположиться ближе к камину. Моубрей подвинулся, освобождая ему место, и взял чайник, движением бровей предлагая еще чаю. Питт кивнул. Напиток был темно-коричневым, перестоявшимся, но горячим.

– Вы пришли на следующий день? – приступил к делу Томас.

Моубрей нахмурился.

– Пораньше, насколько позволяли приличия. Терпеть это не могу – разговаривать с теми, кто потерял близкого человека и еще не оправился от шока. Но ничего не поделаешь. Очень жаль. Самого Йорка дома не было, только мать и вдова.

– Расскажите мне о них, – перебил его Питт. – Не только факты. Какое они произвели на вас впечатление?

Моубрей набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул.

– Старшая миссис Йорк – удивительная женщина. В свое время, думаю, была красавицей, да и теперь еще привлекательная, очень…

Питт не торопил его; пусть Моубрей расскажет все своими словами.

– Очень женственная. – Инспектор был недоволен найденным определением. Он нахмурился и несколько раз моргнул. – Нежная, как… как те цветы в ботаническом саду… – Его лицо расслабилось от приятных воспоминаний. – Камелии. Приглушенные цвета и изящная форма. И сдержанные – не чета полевым цветам или розам, что распускаются поздней осенью.

Питт любил розы – роскошные, буйные. Хотя это дело вкуса. Наверное, Моубрей считал их вульгарными.

– А вдова? – Томас старался говорить ровно, чтобы не выдать своего интереса.

Но Моубрея, похоже, не проведешь. Губы его тронула легкая улыбка, и он пристально посмотрел в лицо Питту.

– Она была потрясена случившимся, готов в этом поклясться – бледная как смерть. Я видел много женщин, охваченных горем; это худшее в нашей работе. Обычно они плачут, падают в обморок и все время говорят о своих чувствах. Миссис Йорк же не произнесла ни слова, как будто онемела. И отводила взгляд, как обычно делают лжецы. На самом деле, мне кажется, ей было безразлично, что мы думаем.

Томас не смог сдержать улыбки.