Марк и сам не мог понять, почему он вдруг решительно покинул мегаполис и отправился в путь. Он мог попытаться жить и в мегаполисе. Обычной жизнью. Без всякого виртуала. Но все, что он хотел, – это тишина. Мегаполис всегда был полон неясного шума, даже после того, как практически все его жители ушли в виртуальную реальность. Гудела паутина оптоволокна, звенели стекла небоскребов. Даже смог, тяжелым, удушливым покрывалом накрывавший мегаполис, как иногда казалось Марку, издавал звуки, которые до дрожи в пальцах пробирали его тело.

Мегаполис не умеет сводить с ума в тишине. Он делает это под звук аплодисментов, шокирующих новостей, крики и матерную брань, веселый смех в прокуренном кафе, визг шин и стук каблуков по дорогам. Даже тогда, когда эти звуки больше не раздаются в реальном мире, а слышны только в виртуале.

Но никто этого не замечает. Звук настолько сильный, яркий, море красок в безумном экстазе – это засасывает как липкое болото, и не замечаешь, как оказываешься на самом дне. Чувства атрофируются, и нет больше романтики, нет больше часов молчания с другом. Нет больше длинных записей от руки в дневнике. Нет тишины. Вот почему здесь можно быть сумасшедшим. Все слишком оглушены, чтобы это заметить. А те, кто могли что-то заметить, сами уже сошли с ума.

Когда Марк отказался от прелестей и возможностей виртуальной реальности, его сочли больным и неадекватным, но только теперь, бродя по коридорам заброшенной, полуразвалившейся тюрьмы, он начал понимать, что болен был мир, а не он. И у него есть шанс для того, чтобы не стать очередной нездоровой клеткой еще агонизирующего, но уже разлагающегося человеческого общества, а создать новый мир – для себя.

Так прошло три дня – в мрачных размышлениях, бесконечном отдыхе и безмолвной тишине, – которых Марк раньше и не знал, в своей прошлой жизни в мегаполисе.

На четвертую ночь тишина смолкла. По старым, ржавым батареям внезапно пронесся барабанной дробью чей-то стук и… Тюрьма ожила. В полумраке замелькали тени, еле различимо, на грани слуха, раздавался чей-то шепот. Стена камеры, где лежал на нарах Марк, содрогнулась от равномерных ударов. Три коротких, три длинных, три коротких… Они становились то громкими, то еле слышными. Тени всколыхнулись, заплясали вокруг Марка, и он почувствовал, как его сердце замерло, сжалось на мгновение, а потом заколотилось часто-часто.

Тюрьма ожила. Три дня она не трогала наглеца, посмевшего войти в нее и остаться. Быть может, это началось и раньше, но погруженный в мысли и утомленный долгим переходом Марк ничего не замечал вокруг. А теперь тюрьма бесновалась, пытаясь изгнать его. Она вовсе не была чем-то, что рушило властвующую вокруг тишину. Сейчас Марк понимал, почему до него никто так и не поселился здесь. Тюрьма ревностно хранила тишину этих мест. И мало кто мог выдержать ее. Она давила своей памятью прошлого, призывая тени тех, кто, однажды преступив человеческие законы, отбывал свое наказание здесь. Стуча в стены, гремя по решеткам и захлебываясь тишиной.

Поэтому тюрьму обходили стороной. Мародеры, большинство из которых только недавно вышли из мест не столь отдаленных, вовсе не горели желанием вновь там оказаться. Даже если тюрьма была давно покинута, как эта. А других с первых же часов нахождения здесь охватывал беспричинный страх, окружали тени, и они не могли просто вынести этого и безоглядно покидали царство тишины.

Но Марк не ушел. Ему просто некуда было идти. Да и продолжать вновь свой путь он просто не хотел. И старая, заброшенная тюрьма должна была примириться с его присутствием здесь.