«Страх оружия – есть признак неполного

умственного и эмоционального развития».

(Зигмунд Фрейд)

Когда в дверях раздался шум поворачивающегося ключа, в груди у Вики привычно сладко и волнительно заныло. Сколько времени они уже вместе, а радостное чувство ожидания мужа не проходило, лишь становилось взрослее и глубже. Отбросив в сторону книгу и откинув плед, она выпорхнула в коридор. Игнат, на ходу сбросив обувь, подошел к ней и, обняв, поцеловал.

– Игнатик, что это? – испуганно спросила она, посмотрев на его одежду защитного цвета, запачканную кровью. Он лишь махнул рукой, и, сбросив куртку, поднял ее на руки. Она улыбнулась, растрепав его кудрявые волосы, и охнула, когда он понес ее в комнату, целуя на ходу.

– Игнатик, помыться бы тебе надо, – выдохнула она, как кошка, потеревшись носом о его шею, от которой несло потом, кровью и еще какими-то незнакомыми таежными, почти неуловимыми дикими запахами леса.

«Что-то с ним происходит», – думала Вика, сидя на кухне. После бурного, почти звериного акта любви, Игнат заснул как младенец, а она еще некоторое время лежала рядом, подперев голову, поглаживая его шею, с цепочкой от медальона, который он никогда не снимал. Проведя пальцами по шрамам на плече Игната, Вика вспомнила путешествие в пещеру Седого Джонни, так много изменившее в их жизни. Их детская клятва никогда не расставаться, переросла в клятву, данную ими богу перед лицом священника.

Когда Игнат, засопев, все же свалился из дремоты в глубокий сон, она осторожно выбралась из-под одеяла, и, накинув халат, на цыпочках вышла на кухню. Жутко хотелось выпить чай и покурить. Смятая пачка тоскливо ожидала на шкафу, словно надеясь, что когда-нибудь ее пальцы все же притронутся к ней. Сколько она уже не курила? Может, с того дня, когда узнала о беременности? Нет, точно нет. Смяла пачку она в то утро, когда неожиданный приступ тошноты поднял ее на ноги. Тогда она едва успела добежать до кухонной раковины. С тех самых пор Вика на дух не переносила сигаретный дым. Вздохнув и щелкнув зажигалкой, она глубоко затянулась, прислушиваясь к собственным ощущениям. Тошноты не было, лишь странно закружилась голова, и помутнел взгляд. Вика бессмысленно уставилась на плиту, рассматривая пузырьки в уже закипающем чайнике.

«Что-то с ним происходит, – мысль пугающе крутилась в голове, не отпуская и не давая покоя, – уже неделю сам не свой». Задумавшись, она не заметила Игната, стоявшего в дверях, слегка облокотившегося об дверной косяк. Завидев ее с сигаретой, он, не сказав ни слова, молча развернулся. Вика выругалась про себя, нервно затушив сигарету. Его идиотская привычка подкрадываться незаметно раздражала и выводила ее из себя. Она так и не научилась принимать его странности, распустившиеся буйным цветом в тайге. Из ванной раздался шум воды. Вика, дождавшись, пока ее отпустит приступ злости, подошла к раковине и прополоскала рот. «Надо разговорить его», – подумала она, и со вздохом сполоснула лицо. Мысленно пообещав себе, что больше к сигаретам не притронется, она вытерла полотенцем руки, и, замявшись, швырнула пачку сигарет в мусорку.

Игнат с детства рос в непростых условиях. Генри, отец Игната, целыми днями пропадал в заповеднике, а когда возвращался, то единственным его отдыхом была выпивка. Матери у Игната не было, а отец воспитанием сына практически не занимался. Поэтому тот большую часть времени проводил в интернате, видясь с отцом лишь на каникулах. О матери Игнат не любил говорить, Генри же на любые ее вопросы о судьбе матери Игнатика лишь зло ругался, проклиная свою юношескую глупость. Единственное, что смогла понять Вика из отрывков скомканных фраз Игната и ругани Генри, это то, что она была индейкой, из местного племени. Когда Игнат родился, она оставила младенца на руках молодого отца, а сама перекочевала с племенем на север Скалистых гор. Вырос бы Игнат, вопреки безразличию отца, отсутствию материнской любви и жестокости интерната, таким настоящим, не всегда понятным, но добрым и умным, если бы не дружба и опека дяди Дэнни, ставшим ему вторым отцом – был большой вопрос. Она улыбнулась, вспомнив, как много лет назад они с Игнатиком огородами сбегали от разбушевавшегося дяди Денни, запертого ими в его сауне. Воспоминание о голом егере с куском крапивы, бегущим за улепетывающими от него перепуганными детьми, рассмешило ее, погасив остатки злости.