Выбравшись из агрегатного отсека и миновав полутёмную жилую палубу, вышли к лифтам.

– Трюм, – отчётливо сказала Дара.

Створки закрылись, кабина пошла вниз.

Стоя лицом к дверям, Тим услышал, как что-то упало на пол, прозвучала команда лифту. Кабина встала, но створки остались закрытыми.

– Подними, – приказали уже ему.

На полу кабины увидел блестящую безделушку, которую одна из сестёр то и дело подбрасывала на ладони.

Тим нагнулся, протянул руку, и из глаз посыпались искры. За мгновенье до удара вышколенные в лесах Вирона рефлексы взвыли об опасности, но уклониться от летящего в лицо ботинка не успел. На миг забыл собственное имя. Едва начав соображать, понял, что стоит на четвереньках и пачкает пол лифта хлещущей из носа кровью.

Следующий удар пришёлся в бровь. Била рукой. Сознание Тим не потерял, но левый глаз опух и закрылся. Укрываясь от посыпавшихся с двух сторон ударов, Тим подтянул к груди колени и прикрыл голову руками.

– Вставай, – услышал вскоре перебиваемый сбитым дыханием голос.

– Встал, грязь, – приказали ещё раз.

Уперевшись в дверь, оставив на металле кровавые кляксы, Тим с трудом поднялся и повернулся к сёстрам.

– Не перестарались? – без тени сочувствия, рассматривая разбитое лицо, спросила одна другую.

– А ты уверена, что он не отсветил под камерой?

– Уверена, – заявила та, – контроль отсеков включают только при нападении, так что его рожа запечатлелась только в памяти Снэма.

– Выходит, никто теперь не докажет, что он похож на Карина.

– Точно.

– Выигрыш делим, а Снэму двигаем, что грязь не подчинилась.

– А подживёт когда, – нахмурилась Лила, – или нам об него теперь всю жизнь руки отбивать?

– Сегодня он сдохнет, – прозвучал ответ, – Марин заходил к лейтенанту и много трепался. Надобности в мелюзге, – указала она на Тима, – больше нет.

– Вот и славно, – улыбнулась Лила, – аж гора с плеч, – добавила она и довольная скомандовала лифту продолжить движение.

Пока сёстры обсуждали его перспективы, Тим, пошатываясь от дурноты, осторожно ощупывал разбитое лицо. Свёрнутый на бок, опухший нос, несомненно, сломан, на месте левого глаза огромная шишка, разбитые, опухшие губы, растущие на голове и лбу бугры. Руки, ноги, рёбра – всё отдавало болью.

Слова сестёр долетали словно издалека. Услышав, что сегодня его будут убивать, Тим в порыве отчаяния бросился на одну из них. Сил хватило на вялое движение, после которого Тима впечатал в стену удар в грудь.

Перед полигоном, так они звали место, где сегодня скорбел и праздновал победу какой-то их гурт, Тима отвели в душевую и заставили смыть кровь.

Полигоном звался один из грузовых трюмов, обустроенный под зал для занятий расквартированной на крейсере пехотной части. Ярко освещённый, метров сто в длину и десять в ширину, металлический пенал сейчас был полон музыки, гомона и душераздирающих воплей.

Металлическая плита, ушедшая в стену при их приближении, со скрежетом встала на место.

Солдаты, человек около тридцати одинаково одетых молодых мужчин и женщин, собрались недалеко от входа, обступив что-то полукругом. С трудом переставляя ватные от слабости и страха ноги, Тим шагнул в заданном направлении. Пройдя мимо заставленных снедью походных столов, приблизились к гомонящей толпе.

Все они были сильно на взводе. По бутылкам в руках некоторых, по агрессивному ритму, бьющему из системы громкой корабельной связи, Тим невольно вспомнил рассказ старика, как именно пехота лечит нервы после каждой значительной схватки.

Кругом возбужденные крики, алкоголь, транквилизаторы и веселье, а Тим, покрываясь испариной, вспоминал заключительную часть того рассказа.