– А что, все репортеры разъезжают на «Корветах»?

– Репортеры? Нет, я…

– Ты все истратил на эту машину? Все, до последнего цента?

– Нет, что ты, не волнуйся! Я никогда бы себе не позволил…

– Ты разорен, и у тебя не осталось ни гроша.

– Я не разорен, мама.

– Если у тебя ничего не осталось, приезжай домой, поживи у нас.

– В этом нет необходимости, мама.

– Помни, Туонг, семья всегда готова принять тебя.

Томми почувствовал себя последним негодяем. Он вовсе не считал, что сделал что-то плохое, однако в свете фар встречных машин он вдруг почувствовал себя неуютно – точь-в-точь как преступник при свете мощных ламп в полицейской комнате для допросов.

Вздохнув, Томми выехал на правую полосу шоссе, где машины двигались медленнее. Он чувствовал, что не в состоянии одновременно вести «Корвет» и спорить по телефону со своей матушкой.

– Где твоя «Тойота»? – спросила она.

– Я продал ее, чтобы купить «Корвет».

– Все твои друзья-репортеры ездят на «Тойотах». В крайнем случае – на «Хондах» или «Фордах». Никогда не видела ни одного за рулем «Корвета».

– Ты, кажется, только что говорила, что не знаешь, что это такое.

– Я знаю, – уверенно ответила она, совершая один из своих знаменитых разворотов на сто восемьдесят градусов, которые, не рискуя навсегда утратить доверие собеседника, могут позволить себе только матери. – Я очень хорошо знаю, что такое «Корвет». На таких машинах разъезжают врачи. Ты всегда был смышленым мальчиком, Туонг, и всегда хорошо учился. Ты мог бы стать врачом.

Томми иногда казалось, что большинство вьетнамских иммигрантов его поколения учатся на докторов или уже имеют свою собственную практику. Медицинский диплом означал признание и престиж, и многие вьетнамцы с суровой родительской непреклонностью отправляли своих многочисленных отпрысков в медицинские колледжи – точно так же, как в свое время поступали иммигранты-евреи. Томми со своим дипломом журналиста не мог ни вырезать аппендиксы, ни сшивать и пересаживать сосуды, поэтому он все чаще и чаще чувствовал, что родители в нем разочарованы. Он не оправдал надежд.

– Я больше не репортер, мама. Все это в прошлом. Теперь я – новеллист, писатель-профессионал.

– Это не работа.

– Просто теперь я работаю сам на себя.

– Это то же самое, что безработный, только сказано более осторожно, – продолжала настаивать она, хотя отец Томми тоже работал сам на себя в семейной пекарне. Как, впрочем, и двое его братьев, которым так и не удалось стать процветающими хирургами-косметологами или зубными врачами.

– Последний контракт, который я подписал…

– Люди читают газеты. Кто в наше время станет читать книги?

– Множество людей читает книги.

– Кто?

– Ты, например.

– Я читаю настоящие книги, а не те, где рассказывается о глупых, вооруженных до зубов частных детективах, которые гоняют по улицам как сумасшедшие, дерутся в барах, пьют виски и волочатся за блондинками.

– Мой детектив не пьет виски…

– Твой детектив должен остепениться, жениться на приличной вьетнамской девушке, завести детишек и найти себе постоянную работу, чтобы содержать семью.

– Это же скучно, мама! Никто не захочет читать о таком частном детективе.

– Этот детектив, о котором ты пишешь книги… если он когда-нибудь женится на блондинке, то разобьет своей матери сердце!

– Он – одинокий волк. Он никогда не женится.

– Это тоже может разбить сердце его матери. Кто захочет читать книгу с таким печальным концом?

– Мама! – в отчаянии воскликнул Томми. – Я позвонил тебе для того, чтобы сообщить радостную новость о моей новой машине и о…

– Приезжай ужинать, сынок. Рис с цыпленком в глиняном горшочке гораздо вкуснее этих мерзких чизбургеров…