И отражение усмехается в ответ.

А ведь, кроме Маринки, есть у меня ещё один человек, который не должен предавать меня, – это я сама. И у этого человека даже мысли не должно возникать о том, чтобы стать игрушкой в руках мэрского сыночка, витриной благополучной и «благообразной» мерзкой, ой тьфу, мэрской семейки. А у меня разве возникает? Не-а. Я выдохнула, снова улыбнулась своему отражению, на этот раз более приветливо.

Обожаю это зеркало. Во время ремонта папа по моей просьбе убрал стенку в прежде раздельном санузле. И места стало значительно больше. Вместо того чтобы втиснуть стиральную машинку, я попросила установить большое зеркало в старинной раме. Я забрала его на память из нашей старой квартиры, которую родители продали при дележе имущества.

– Зачем тебе эта рухлядь, Алиса? – спросил отец. – Давай я просто сделаю зеркальной всю эту стену.

Но я настояла на своём. Как ему объяснить, что это зеркало – часть моего детства? В нём отражались счастливые лица моих родителей в те времена, когда они любили друг друга. И для меня это частичка беззаботности, лёгкости и, пожалуй, волшебства.

«Лучше тебя самой никто тебе не посоветует, – говорила моя бабушка. – Чаще смотри себе в глаза и спрашивай: не сделала ли чего-то такого, за что может быть стыдно».

Неожиданный звонок в дверь прерывает моё «тихо сам с собою я веду беседу»*.

Только Маринка может вот так без предупреждения заявиться в любое время. Наверное, «пирожочек» ей пришёлся не по вкусу, и она с бутылочкой мартини пришла продолжить свои утешения. Я не пью, но чаем готова всегда поддержать компанию.

Безо всякой задней мысли открываю дверь и еле успеваю отскочить: так быстро она распахивается. Антон бесцеремонно вваливается в прихожую.

– Ты что? – растерянно говорю я и, глядя в его злющие глаза, понимаю, что попала.

От него разит алкоголем. Он молча захлопывает за собой дверь и делает шаг ко мне. Пячусь в комнату.

– Я всё-таки дурак, что так долго тянул, – спокойно говорит Антон, и я не вижу в его глазах опьянения.

Он не безумен. Он точно знает, что делает. Главное – не показать страха. Внутри меня всё сжимается, но я стараюсь говорить спокойно:

– Остановись, пожалуйста. Если хочешь, давай поговорим.

– Если хочешь? – усмехается Антон и одним шагом сокращает расстояние между нами. Руки его упираются в стену по обе стороны от моей головы. Он всё ещё не прикоснулся ко мне, но следит внимательно за каждым движением. Второй раз удар коленом не пройдёт. И я понимаю: ждёт, когда я дёрнусь и сама окажусь в его объятиях.

Меня мутит от запаха перегара. Но я говорю, как ни в чём не бывало:

– Я могу чай заварить, крепкий.

– Если хочешь? – повторяет он, словно и не услышал мои слова. – Хочу, но не поговорить. Я ведь, дурак, собирался честь по чести: предложение, загс, брачная ночь. Но думаю, можно и в обратном порядке.

Антон касается пальцем моего виска, отводя прядь волос за ухо. Почти нежно, но потом эта прядь оказывается намотанной на его кулак, и я вскрикиваю от боли.

– Антон, я так не могу.

Он почти касается моих губ своими:

– Как именно ты не можешь? Мы можем не спешить. Начнём с того, что ты можешь.

– Я не могу так, не хочу, чтобы мой первый раз был вот таким, в пьяном угаре, – тихо всхлипываю я.

Хлопаю ресницами, разрешая паре слезинок скатиться по щекам. Они давно просились. Не люблю плакать при посторонних, но, возможно, это последний шанс разжалобить. Говорят, мужчины не переносят женских слёз.

Антон хмыкает и неожиданно отстраняется.

– Ну хорошо, Алис, давай свой чай. Я быстро трезвею. Но просто так я сегодня не уйду. Ты моя и будешь моей. И если не станешь взбрыкивать, я буду нежным. Я умелый любовник, тебе понравится.