– Получить что? Толпу бестолковых воздыхателей? – усмехнулся Влад. – Ты разве не знаешь, что тщеславие – грех?

– Как и гордыня, – парировал Эдмон. – И дело, кстати, совсем не в тщеславии. Знаешь, почему в наших воспоминаниях студенческие годы самые лучшие? – лицо Эда украсила несколько надменная улыбка, на что Влад лишь закатил глаза, предчувствуя длительную тираду. – Ответ до банального прост. Самовыражение, – наконец-то выбрав светлую рубашку нежного кораллового оттенка, юноша оделся и продолжил, застёгивая пуговицы. – Для большинства это время – единственный период в их серой жизни, когда уже не нужно быть таким, каким тебя хотят видеть родители, и при этом ещё не надо нравиться начальнику. Университет – это твоя собственная маленькая вселенная. Здесь можно быть, кем захочешь. Быть собой… или не совсем. В отличие от обычных людей для нас с тобой этот вопрос всегда актуален. Согласись, мы в принципе никогда не можем быть собой до конца, ведь это означает полностью поддаться инстинктам. А если к этому добавить характерные черты конкретного вида… Хищника, например. Один срыв, и окружающим будет совсем не до шуток, – Эд снова бросил взгляд на откровенно скучающего кузена, который, подперев дверной косяк плечом, лишь хмыкнул в ответ. – Так если всё равно приходится притворяться, разве не веселее немного поиграть? Не стану скрывать, люблю ощущение превосходства, и то, как я подаю себя, укрепляет это чувство. Зачем же идти против природы?

– Я вообще-то пришёл не за этим… – начал было Влад, но его снова прервали:

*Сердце красавиц склонно к измене и к перемене, как ветер…* – смартфон, лежащий на выполненной из орехового слэба столешнице, тихо завибрировал.

– Алло, – Эдмон поднял трубку, даже не взглянув на экран, – слушаю.

– Эд, я подъехал.

– А, Берти. Иду, – сбросив вызов, парень ещё раз взглянул на себя в зеркало и, расстегнув верхнюю пуговицу, подмигнул кузену. – Увидимся в моём клубе, – бросил он, мастерски игнорируя недовольное выражение лица Владислава.

Завершив таким образом затянувшуюся беседу, Эд направился к лифту, даже не удосужившись всё-таки выяснить, зачем приходил его брат.

На улице юношу уже ждал чёрный «Лексус», за рулём которого сидел его друг детства Бертрам. Вполне симпатичный, но явно проигрывающий товарищу по всем аспектам парень: среднего роста, рядом с Эдмоном он казался невысоким; телосложение на контрасте также казалось далёким от атлетического; серо-зелёные глаза блёкли в сравнении с ярко-синими глазами Эда; а неосознанное и неумелое подражательство стилю друга ещё больше подчёркивало различия между ними.

– Карета подана, ваше высочество, – бросил Берти, как только Эдмон сел в машину.

– Высочество? Спасибо, конечно, а что с настроением?

– Ну вот обязательно было так наряжаться?! – фыркнул парень. – Женщины и так липнут к тебе, как будто им мёдом намазано. Или ты так прозвище оправдываешь?!

– Какое прозвище? – спросил Эд без особого интереса.

– «Прекрасный Принц», – пропищал Берти, пародируя неравнодушных девушек. – Тебя так вся женская половина универа называет. Мистер высокий голубоглазый блондин, у которого на звонке стоит та пафосная песня из мюзикла, как его там?

– «Риголетто». И это опера, а не мюзикл, – поправил Эдмон автоматически.

– Будто есть разница, – отмахнулся и без того раздосадованный друг.

– Не бери в голову.

– В общем, теперь мне точно не перепадёт, – Бертрам картинно насупился. – Ни малейшей надежды.

– А, понятно…

– Что, даже не утешишь меня?

– Конечно, – усмехнулся Эдмон, поправляя воротник рубашки. – Надежда умирает последней.