Андреев усмехнулся. Его серые глаза видели Бориса насквозь.

Борис упрямо стиснул зубы. Андреев не может знать о его неудачах.

Говорят, у каждого врача есть персональное кладбище: без ошибок и поражений не стать настоящим специалистом. Борис анализировал ошибки, но не допускал мысли о нормальности смерти. Ему не приходило в голову оправдывать себя, произнося даже мысленно фразу «мы сделали все, что было в наших силах».

Если пациент умер, значит, врач сделал не все, что мог.

Значит, врач в чем-то просчитался.

…знает, кого ко мне посылать.

– Он-то знает, – странно ответил Андреев. – Он знает лучше вашего, как и для чего посылать вам пациентов. Но вам надо понять, что не каждый из них… из нас будет жить. Знаете, как Святой Франциск называл смерть?

Борис покачал головой.

– «Прославлен будь, мой Господи, за сестру нашу Смерть плотскую, которой никто из живых избежать не способен», – слегка нараспев произнес Андреев.

Борису показалось, что Андреев смотрит на кого-то за его спиной. Глаза блестели, седая борода возбужденно топорщилась, и сам он светился странным вдохновением, будто сейчас скинет кислородную трубку, отцепит от груди датчики, встанет с кровати и, как библейский пророк, начнет проповедовать под небесные громы и сверкающие молнии.

Борис моргнул и засмеялся. Андреев подхватил его смех, но тут же закашлялся.

– Так-то. Сестра Смерть. А вы с ней – мечом, мечом да по жопе.

Борис задохнулся от неожиданности.

– Мне осталось немного, – посерьезнев, сказал Андреев. – Я это знаю и принимаю. И мне вовсе не нужно, чтобы вы считали своей личной ответственностью схватку с моей смертью.

Бориса снова бросило в жар.

– Но это моя ответственность! – запротестовал он. Внутри поднималось непонятное раздражение: Андреев, с его бородой, слезящимися серыми глазами, впавшими щеками и неуместной философией малодушия теперь вызывал почти брезгливость. – Я знаю законы болезни, знаю, сколько вам осталось времени. Я сделаю все, чтобы это время продлить.

Андреев посуровел, его скулы, казалось, заострились еще сильнее. Взгляд стал колючим.

– А для чего мне мое время, вы знаете? Вы собираетесь его продлевать, но знаете ли вы, к чему я иду и как собираюсь использовать последние дни жизни?

Борис открыл рот.

Закрыл.

Не время втягиваться в спор с дедом, который сам не понимает, что несет. Да и не нужно спорить с Андреевым, нужно делать свое дело – и делать безупречно.

Борис коротко кивнул, через силу улыбнулся и встал. Когда он уже выходил из палаты, Андреев негромко произнес ему в спину:

– Блаженны, кого найдет она в пресвятой Твоей воле, ибо не станет для них погибелью смерть вторая.

Вторая смерть?

Что за чушь.

Если бы реанимационные палаты закрывались, Борис хлопнул бы дверью сильнее, чем следовало.

Андреева перевели в отделение на следующей неделе.

Борис пару раз порывался навестить его и одергивал себя: это всего лишь пациент, один из многих – не первый, не последний.

Стоял стылый черный ноябрь, реанимация была переполнена, медсестры сбивались с ног, Борис стряхнул наваждение и с новыми силами ринулся в бой. Он лечил шоки, кровотечения, отеки легких, нарушения ритма и острую почечную недостаточность, сражался за каждую жизнь, дежурил сутки через сутки, сам не помнил, как уходил домой и что делал между дежурствами.

Ноябрь собирал жатву: погибали молодые и старые; приходя на дежурство, Борис не видел тех, кого он героически спасал накануне: койки были заняты новыми людьми с новыми фатальными осложнениями.

Борис принимал новые вызовы – и совершал новые подвиги.

Ему не давала покоя «вторая смерть» – последние слова Андреева, и он вглядывался в глаза пациентов, пытаясь разглядеть в них признаки смерти – первой ли, второй ли, он не знал.