Конечно, для тётеньки я была самой обычной девчонкой и мои жизненные трудности ей были неведомы. Мне же ужасно хотелось есть, а она зависла над кастрюлей с супом и, похоже, не собиралась меня кормить.

На её крик из-за поста выглянула медсестра, та самая, что давала инструкции, как пройти к процедурному кабинету.

– Свет, не ну представляешь, что делается! – с возмущением крикнула тётенька медсестре, – Думают, будто тут отель, и все им должны подать. Из пятой без тарелки, эта – вот…

Медсестра Света прервала её на полуслове.

– Зинаида Геннадьевна, она сирота, нет и не будет у неё посуды. Принесите ей, пожалуйста, необходимое.

Тётенька задохнулась от удивления и растерянно промямлила:

– Прости, Господи… – но довольно быстро пришла в себя и сурово глянув на меня, сказала своим сильным громким голосом, – Ну, жди тогда, обойду до конца коридор – принесу тебе. Это ж на кухню надо возвращаться!

И покатила тележку дальше по коридору, унося с собой ароматы, может и не самой вкусной, но всё-таки еды. Я покорно села на кровать ожидая. Из раскрытых палат доносился аппетитный звон ложек о тарелки, слышались довольные приглушённые разговоры. Я сидела и глотала слюну, ожидая тётеньку.

Тётенька вернулась минут через сорок, снова с тележкой, уже приготовленной для сбора посуды. К этому моменту в палатах стихли звон и разговоры, сытые пациенты укладывались спать. Я тоже легла, уже догадываясь, что тётенька про меня забыла.

В детдоме такое тоже бывало. Редко, но всё же случалось. Там мы собираемся в столовой, по комнатам еду не разносят. Как-то однажды защёлка сломалась, дверь закрылась и не открывалась. Моя соседка по комнате уже ушла на занятия, а я, собирая тетради, задержалась.

Я просидела взаперти до вечера. Сначала пыталась достучаться до соседей за стенкой, но все были на занятиях; не пришёл никто и на мой крик просто потому, что весь этаж стоял пустой. Не хватились меня на занятиях, а уж про завтрак и обед и думать нечего: едва ребята обнаружили никем не занятую тарелку, как поделили её меж собой и влёт сметелили. Получалось, что я как бы поела.

Открыли меня вечером, когда все вернулись на этаж с занятий. Моя же соседка не смогла попасть в комнату. Вызвали нашего плотника, дядю Гену с огромным синюшным от пьянок носом.

Дверь открыли, а я сплю. Не лазаю по стенам в панике, не схожу с ума от ужаса, а банально сплю. А я так хотела есть, что к вечеру не осталось сил и в самом деле уснула. Воспитатель решила, что я сама замок сломала, чтобы на занятия не ходить. Особенной вины её в этом нет, так как для неё совершенно очевидно, что в столовую я ходила! Никто же не признается, что съел чужую еду – вряд ли бы сильно ругали за сам факт поедания не своего блюда, но вот то, что умолчали об отсутствии товарища – за это, конечно, влетит. Так что героев не нашлось.

В наказание я неделю драила туалеты. Ну, не самое худшее, что со мной могло бы случиться.

Тётенька подкатила тележку к моей кровати; на блестящей металлической поверхности одиноко стояли тарелка с супом и чашка с компотом, накрытой кучочком хлеба. Обрадовавшись и сглатывая голодную слюну, я побыстрее села. Но тётенька не спешила передать мне тарелку. Вместо этого она зычно крикнула в сторону поста:

– Свет!

– Ну чего? – недовольно выглянула медсестра.

– А куда я ей поставлю? Тумбочки-то нет. На кровать – так сейчас зальёт же всё!

– Щас, – буркнула Света и вышла из-за поста, неся в руках обшарпанный стул. От этого её «Щас» я почувствовала себя обузой. Все пациенты как пациенты – лежат, не просят ничего. И только у меня нет ничего и всё мне надо.