– Сироткина, мне тебя долго ждать? – снова кричит медсестра.

Не отвечая, бреду к столу, стараясь держать ёмкость так, чтобы не болталась трубка, а то больно. Подхожу и останавливаюсь, заглядываю через пост вниз, на медсестру.

Молодая женщина лет двадцати пяти, волосы заплетены в аккуратную косу, глаза подведены. Макияж ещё свежий, значит, только сегодня заступила на смену.

Медсестра чувствует мой взгляд и поднимает голову от бумаг.

– Ты Сироткина? – голос слегка с презрением.

– Я.

– По коридору прямо и налево. Процедурный кабинет. Кровь нужно взять, – и снова утыкается в свои бумаги.

Я оглядываю коридор, пытаясь сообразить, в какую сторону идти. Коридор уходит как налево, так и направо.

– Ты что стоишь? Иди уже, – замечает меня медсестра.

– А в какую сторону?

– Ну ты даёшь, – удивляется она. – Туда, конечно. – И машет рукой налево.

Медленно я иду по коридору в указанном направлении, пока не нахожу процедурный кабинет. Рядом никого нет и я стучу.

– Да! – раздаётся женский голос с той стороны.

Я открываю свободной рукой дверь и заглядываю внутрь.

– Отправили кровь сдать.

– Какая палата? – спрашивает медсестра, подготавливая инструмент.

От вопроса я растерялась. Нет у меня палаты или я о ней не знаю.

– Палата, говорю какая? – несколько громче повторяет она, видно, думая, что я плохо слышу.

Я растерянно пожимаю плечами.

– Я не в палате, в коридоре.

– Заходи. Фамилия?

Захожу, закрываю дверь, называю фамилию.

– Садись, – указывает на стул.

Я покорно сажусь, с печалью поглядывая на свои синие от побоев руки. Больно, наверно, будет. Медсестра молча перетягивает жгутом вену, и уже от этого мне в самом деле больно. Сцепляю зубы и смотрю, как она вводит иглу под кожу.

– Обалдеть, с первого раза попала, – удивляется она. – Такая синяя, что вены не видно!

Мысленно я благодарю её за профессионализм. На самом деле, с первого раза порой не могут попасть и по нормально видимой вене. А тут такое.

Она развязывает жгут и набирает кровь в пробирку. Зажимает место прокола куском ваты и вынимает иглу.

– Свободна, – объявляет и больше на меня не смотрит.

Так же медленно, как и шла сюда, я возвращаюсь к своей койки. Едва собираюсь лечь, как замечаю чуть впереди бабушку: маленькая, сгорбленная, длинные седые волосы завязаны в хвост. Одета в просторный цветной халат на молнии. Бабушка слеповато щурится по сторонам, особенно приглядываясь к дверям палат. Замечает меня и подходит семенящей походкой. Наклоняется близко-близко и в голос говорит на ухо, едва не оглушая: похоже, бабушка плохо слышит:

– Доча, туалет не могу найти. Али прошла его? – бабушка смотрит на меня, ожидая ответа.

Я вспоминаю кабинеты, которые проходила только что вдоль по коридору. Туалета там точно нет. Значит, он в той стороне. Перевожу взгляд на бабушку, на её слепой прищур и понимаю: вряд ли она сама этот туалет найдёт.

– Давайте, я вас провожу, – предлагаю я.

– Ой, спасибо тебе! Старая я, не вижу уже ничего.

Я беру бабушку под худую руку и медленно веду за собой. Мы обе с ней еле ходим, обе маленькие и худые; со стороны, наверное, и вовсе не понятно кто кого ведёт. Я стараюсь удержаться на ногах: слабость и головокружение накинулись на меня, едва я отдалилась от кровати.

Туалет оказался в конце коридора. К счастью, в самом туалете бабушка справилась без меня – как бы я ей помогла со своей ёмкостью, торчащей из разреза над грудью, понятия не имею.

Её палата оказалась рядом – я проводила и передала бабушку её соседкам. Хорошо, что они отзывчивые.

Дверь в восьмую палату была распахнута настежь. Напротив входа стояла одинокая кровать, застеленная белоснежным бельём. На кровати лежала пожилая женщина, одна её нога была выпрямлена и забинтована. Со стороны ног с кровати свисало нечто круглое и явно тяжёлое. Как-то сразу вспомнился разговор врача с неким Гришей о том, что бабушке нельзя и дня без растяжки.