Глава II

Оставалось всего три рассвета, и от близости заветного дня каждый из них казался еще более прекрасным. Семен с детства любил рассветы, его часто мучила бессонница – среди таких как он это считалось нормой – поэтому восход солнца обычно встречал за околицей, на самом берегу озера. Особенно волшебными восходы были ранней осенью, в светлые солнечные дни бабьего лета. В колючем, слегка морозном воздухе, подернутом легкой дымкой, сначала разливалось нежно-розовое сияние. Оно поднималось над лесом, превращавшимся в желто-красную палитру великого Художника, затем его блики ползли по спокойной, прозрачной и застывшей в немом благоговении воде Ярозера, а когда все вокруг наполнялось этим необычным розовым сиянием, над темной кромкой леса, как всегда неожиданно, показывался краешек солнечного диска. И сразу же мир вокруг оживал, все краски, до того робкие и приглушенные, начинали играть в лучах поднимающегося светила: и зелень пока ещё сочной травы, и синяя гладь озера, и великолепное разноцветье леса и даже обычно уныло-серый ряд деревенских изб, – все это сливалось в восторженном единстве, своей красотой славя Творца, подарившего миру еще один новый день.

Сегодня Семен не пошел на берег. Он не спеша брел по деревне, стараясь насладиться каждой минутой этого волшебного летнего утра. Ему хотелось бодрствовать следующие двое суток, чтобы не пропустить ни одного мгновения, наполненного жизнью, чтобы успеть почувствовать все, что он еще не изведал за свои неполные восемнадцать лет, чтобы вместить в себя всю красоту и величие сотворенного мира.

Было еще очень тихо, хотя уже прокричали свое приветствие новому дню неугомонные петухи, а на некоторых дворах угадывалась сует – это самые заботливые хозяйки с раннего утра спешили проведать свою домашнюю скотину. В то же время в новых, недавно построенных перебравшимися с большой земли общинниками домах, мимо которых проходил Семен, еще крепко спали. Это было неудивительно: непривычные к деревенской жизни приезжие обычно не держали скотину, а те, кто заводил у себя теленка или козу, все равно по городской привычке старались подольше понежиться в постелях. Но Семен не винил их в этом, поскольку не было особой разницы между теми, кто родился на острове и теми, кто по своему желанию выбрал жизнь на нем и воспринял частичку разлитой здесь благодати. Иногда Семену даже казалось, что именно они, те кто переехал на остров с большой земли, совершили настоящий духовный подвиг – ведь совсем разные вещи: родиться на благодатной земле, или бросить все: привычную жизнь, друзей, работу, может быть даже семью, те соблазны, которые в изобилии предлагают большие и малые города, и встать на путь духовного просветления, отрешившись от всего, что было важно раньше. Впрочем, наставники учили, и Семен не мог им не верить, что все те, кто живет на острове, в равной мере праведны, если они не нарушают заповедей Творца.

Тем временем солнце уже поднялось и мелькало среди кленов, высаженных на берегу озера Иваном Карповым. Семен помнил его уже очень дряхлым, почти столетним стариком, к которому все относились с большим уважением и старались почаще навещать, хотя Иван последние годы жизни не вставал с постели. Говорили, что эти деревья он посадил в те далекие времена, когда еще совсем молодым парнем приплыл на остров. В его родном селе, где-то на другом берегу Ярозера, большевики закрывали церковь. Несмотря на молодость, Иван не только сам встал на защиту святыни, но и поднял многих деревенских мужиков, за что был нещадно бит горячими сторонниками новой власти, а затем и изгнан из родного села.