– Да юла у него[11]! – шумели бабы. – Не давайте ему юлой-то! Без шуму, без гаму очистит всю яму.
А в эту минуту к яме подошла нарядная Поля и, стоя за спинами баб и девок, с улыбкой наблюдала, как Степка, злой и потный, опять наклонился над лотком, держа в руке яйцо. Он хотел уж пустить его, как Поля, вдруг выйдя вперед, остановила его:
– Дай-ко, Степа, у меня рука легкая…
Поднял Ефимко мутные глаза на Полю, а та, как ни в чем не бывало, взяла у оторопевшего Степки яичко красное и пустила его. И весело побежало оно, закрутилось, завертелось, на яму выбежало, одно яйцо миновало, да в другое ударилось!
– О-о! – одобрительно загудели бабы.
– И мне, Поля, и мне! – запросила деревенская ребятня, подавая девушке свои яйца.
– Да ведь такое, ребятки, один раз бывает, – засмеялась Поля, закинула за спину длинную черную косу и пошла себе от ямы под восторженные взгляды девонек-подруженек своих.
Ефимко же, черный, как туча, отошел к столам, что стояли под окнами их дома, сел играть в меленку[12], да со зла так ее крутанул, что чуть было не сломал…
XIV
Вечером под развесистыми черемухами расправила свои крылья буйная русская пляска. Сначала плясали одни бабы, но вот на круг вышел сосед Егора, Евлаха: наклонив голову, пляшет в обнимку со своей Огнийкой. Время от времени он, как петух, задирает потную голову вверх и зычно выкрикивает частушку, обрывая бабьи голоса:
И Егор поплясать охотник, хоть это у него и не выходит. Вышел вслед за Евлахой на круг, топчется среди баб, дергает худыми плечами да под ноги смотрит, то ли не может насмотреться на сапоги свои, то ли боится нарешить их о невидимые выбоины и камни. А в кучке старух, стоящих поодаль, только и слышится:
– Ох уж у нас в деревне только один и плясун – Егор!
– Топтун он, а не плясун!
– А и потоптаться, девка, не всякий умеет. Ай да Егор!
А Анисья его, от баба! Нарядилась в рваные, в заплатах, мужнины штаны, длинную домотканую рубаху, шапку-ушанку и дает копоти!
Но уж и Дарья Осипова ей не уступает:
А Анисья тут как тут, руками в стороны разводит:
Егор грозит ей кулаком, а ей хоть бы что: пошла себе кругом, высоко подняв над головой шапку-ушанку.
Мужики да беззубые старухи со смеху покатываются. А Дарья выводит своим сильным голосом:
И Анисья-соперница подает визгливый голосок с другого конца:
Вдруг на кругу все смешалось.
Евлаха, плясавший уже без своей бабы, столкнулся с топчущимся в центре Валенковым, посмотрел на него пьяными глазами, словно не узнал, и вдруг заорал во всю глотку:
– Егор!
А тот даже головы не поднял, топчется себе да топчется.
– Егор, кол тебе в уши! – И Евлаха хватанул Егора за рубаху.
Гармонь смолкла. И пляска остановилась. Евлаха продолжал наступать на оторопевшего Егора:
– Говорят, ты к Огнийке моей ходишь, путаешься с ней?
– Евлампий, – всплеснула руками Огнийка. Бабы озабоченно шумели:
– Вот пало опять Евлахе чего-то на ум! Как выпьет, так шибко же неловкой…
– Так путаешься, говорю?
– Чё-о-о? – открыл рот Егор. – Да на кой она мне, твоя Огнийка? Своя хуже хомута.
– Ах! Дак ты моей бабой брезгуешь? – И Евлаха схватил Егора за грудки.
– Этому Евлахе только бы подраться, Еран, настоящий Еран, – недовольно шумели бабы.