– Тут был гонец Дракона.

– Да, – тихонько ответил Ние.– Нам было нужно послать домой вестника. И получить вести оттуда.

– Твой дом – Дракон?

– Ты ведь это уже понял. Не бойся. Ты пока будешь жить в Плеядах.

– Дракон меня такого не хочет? – рискнул обрадоваться Юм. – Он не будет больше за мной охотиться?

– За что ты его ненавидишь?

– Я его не ненавижу, я его боюсь. Он как смерть.

– Почему?!

– Он хочет меня убить.

– Неправда!

– Правда. Он хочет, чтоб меня не было.

– Неправда!

– Ты просто не знаешь!

– Послушай… Ты останешься в Плеядах не насовсем, – Ние осторожно забрал у него кружку. – Все равно ведь придется когда-нибудь вернуться Домой. Дракон – и твой Дом тоже. Твоя родина. Тебе там хорошо будет. Ты там нужен. Ведь ты – Дракончик, сын Дракона. Помнишь, ты картинку нарисовал? С дракончиком, у которого в сердце синий цветок?

– …Я знаю, кто я… Я и был раньше такой… Много мог. Но теперь-то – ничего не могу. Зачем я ему такой?

– Потому что – сын.

– За это и убьет, – шепотом сказал Юм. – Знаю, что ты ему служишь… Что он, наверное, смотрит твоими глазами. Ты не виноват, ты ему веришь, и ты хороший, он тебя любит, а я… Это я. Знаю, что должен вернуться к нему, чтоб он… Но ведь… Но ведь… Это так страшно. Я не хочу, чтоб он меня убил. Я лучше сам умру.

– Ты свихнулся. Да зачем же ему тебя убивать?

– Я не знаю. Не помню. Наверно, я виноват. Ведь просто так никого не убивают.

– Юм, он хочет, чтоб ты жил, но был под присмотром потому что тебя надо лечить. А сейчас ты больной, ты слабенький – вот поправишься и сам во всем убедишься. Он тебе Плеяды дарит, чтоб ты тут окреп.

– Мне не нужны его подарки. Никакие… Правда не хочет убивать?

– Не хочет. Велит, чтоб ты жил как желаешь. Он ведь до этого позволял тебе это. Пока было можно. Он ведь знал, что ты у Укора, но не забирал, наоборот, посылал ему для тебя корабли и все, что нужно…

– Ага, и конфеты с отравой, – усмехнулся Юм. – И гравитационный шквал, и пиратов. «Жил как желаешь»? «Все, что нужно»? Это слова, Ние, это всего лишь слова. Но ты не думай, я его не сужу; он—то как раз в праве делать со мной все, что хочет. Ух, как обидно: я так старался все забыть, и уже почти получилось! – глаза вдруг сами собой закрылись. – Себя почти забыл, а его – никак… Ладно, пусть делает, что пожелает, он вправе, а я… Я виноват.

Стало очень темно и тихо, и Юм опять ощутил бархатную и нестрашную тьму, плавно уносящую его в безвозвратность…

– Да ты спишь совсем, а? – откуда-то издалека спросил Ние оглушительным шепотом. – Давай-ка я тебя спать отнесу.

Дальше тоже все пошло, как сквозь сон, и Юм безучастно, в полусне, качаясь на страшных волнах чувств как неуязвимый поплавок, следил за сменой своих невнятных, больных мыслей. Но в конце концов и сон стал настоящим, глубоким, и Юму стало наконец спокойно и хорошо, будто он достиг своего собственного дна, где ему ничего не грозит.

Сначала была нестрашная тьма. Потом – сказка. Будто он в глубоком темном подземелье поет для чудовищно огромного, бесконечного золотого змея, чьи тугие круглые, теплые кольца уходят к высокому своду, переплетаются в непостижимые узлы, и дальше их и не различишь в темноте. Змей с зелеными-зелеными глазами вовсе не страшный, и Юму с ним тоже ничего не страшно. Он больше не один, потому что змей – самый родной. Роднее всех. А на самом деле он еще не родился. Еще долго ждать, и он будет не змей, а мальчик, как он сам… А пока – только петь во сне, звать, но это – тоже хорошо, до слез. А высоко-высоко над этой глубокой волшебной пещерой стоит ночь, и среди редких висячих, очень знакомых звезд расстилаются молочные туманы…