До Урги оставалось еще четыре перехода, и мы твердо решили выполнить их в ближайшие четыре дня. Мороз не ослабевал, наоборот, казалось, еще более усиливался. Особенно памятным в этом отношении для экспедиции был день седьмого января, когда каждый из нас ознобил какую-либо часть лица, несмотря на широкие меховые шапки. При –26… –28° и встречном ветре холод был жесток и мучителен. Я уверен, что мы его никогда не забудем, как одинаково не забудем и значения слов «клящий» мороз и «садкий» ветер. Неделю тому назад мы сравнительно легко перенесли в пути мороз –47,3°, но тогда было тихо, абсолютно тихо, и та минимальная температура не оставила в нас никаких тяжелых воспоминаний.

Вообще говоря, днем на солнце, в особенности в период его кульминации, температура воздуха значительно повышается, становится очень приятно, невольно клонит в сон. На ближайших вершинах снеговой покров блестит и искрится, в воздухе несется веселый крик горных клушиц, там и сям в голубой выси гордо пролетают орлы-беркуты, привлекающие внимание сарычей.

По мере приближения к Урге, в отряде возрастало желание скорее попасть в этот священный город буддистов. Поэтому, с последнего ночлега Куй-аюши, пользуясь светом луны, экспедиция снялась очень рано, до зари.

Я всегда следовал впереди и несколько быстрее каравана, который тем больше отставал, чем труднее была дорога. На этот раз предстояло чуть ни с места подниматься на перевал Тологойту, имеющий около 5500 футов [свыше 1600 м] над морем, и естественно, что, когда я был на вершине, караван еще только вползал на подошву хребта. Меня неудержимо тянуло молитвенное обо, открывавшее вид на священную девственную гору Урги, жемчужину Монголии – Богдо-ула! Увидев ее, я невольно пришел в восхищение и подумал: «Который уже раз я вижу тебя и любуюсь тобой, бесконечно долго смотрю на твою таинственную строгую красоту, на твой горделивый девственный наряд.

Ты все прежняя – задумчивая, молчаливая, прикрываешься сизой дымкой и двумя-тремя нежными тонкоперистыми облачками, стройно проносящимися над твоей могучей головой. Ламы ургинских монастырей свято охраняют твой чудный покров, свято чтут завет мудрейшего китайского императора Канси и не менее мудрого, второго из ургинских хутухт – Ундур-гэгэна[43]. Самой неограниченной свободой пользуются твои лесные обитатели – звери и птицы. С каким умилением и назидательностью посмотрели бы на тебя все те европейцы, которым так дороги и милы памятники чистой природы».

Измерив вновь барометрически высоту перевала, мы начали спускаться. Ветер опять пронизывал нас своей несносной стужей. Теперь уж начали попадаться навстречу конные монголы или длинные вереницы монгольских скрипучих телег, везомых меланхоличными быками. Подле дороги чаще и чаще группировались юрты и толпилось немало нарядных лам и чиновников, в карьер скакавших в ту или другую сторону. Мы тоже продвигались быстрее прежнего, и в наблюдениях всякого рода время бежало незаметно. Вот показалась и долина Толы, и змееобразная дорога, огибающая с северо-запада подножье Богдо-ула, дорога, по которой предстоит экспедиции отправиться в пустыню. Стали попадаться второстепенные обо, жалкие жилища нищих, а вот и собаки-людоеды, у самой дороги пожирающие труп, выброшенный по указанию буддийских монахов.

Вправо, к западу, тянулись постройки монастыря Гаядан, где еще так недавно пребывал тибетский Далай-лама. Влево, к северо-востоку, расположен другой большой ургинский монастырь, основанный в честь бога Майтреи – покровителя скотоводов. Все минувшее оживилось в памяти с поразительной ясностью.