После трех дней на реке наш охотник прибывает в Леопольдвиль. Он часто бывал здесь, обычно с какими-нибудь животными, которых выслеживал и убивал в джунглях. Этот раз – не исключение. Привезенные им туши, включая укусившего его шимпанзе, разделаны и готовы к продаже для дальнейшей готовки или копчения. Блюда из мяса шимпанзе, скорее всего, никого не заразят. Шкуры и меха охотник обменяет на маис и кассаву. Но за мясо дичи ему удается выручить несколько бельгийских франков – сумму достаточную, чтобы отпраздновать сделку выпивкой и посещением одной из многочисленных проституток, расхаживающих по улицам города. Либо в этот раз, либо во время последующих приездов охотник передаст им обосновавшийся внутри него вирус, о котором он не подозревает, и это станет началом распространения болезни среди человечества[3]. Передача вируса от шимпанзе к охотнику, вероятно, была тем единственным разом, когда штамм ВИЧ прошел межвидовой барьер от шимпанзе к человеку и затем успешно проявился в виде пандемии, которую мы наблюдаем сегодня.

В густонаселенном Леопольдвиле, где мужчин было намного больше, чем женщин, и проституция процветала, вирус нашего охотника довольно легко распространился. Опаснее всего было то, что период от заражения до смерти больного мог занимать – чаще всего так и происходило – несколько лет, пока вирус подтачивал иммунную систему носителя, позволяя незамеченным переходить от одной жертвы к следующей. Проститутка, с которой охотник провел ту ночь в Леопольдвиле, а затем и другие, у которых он побывал, передали вирус своим клиентам, которые затем вернулись домой к своим женам, подружкам и партнерам. Именно так, неторопливо, начался этот фатальный цикл.

На протяжении десятка лет после событий 1908 года инфекция передавалась по цепочке, но не выходила за пределы Конго. Болезнь, вызываемая вирусом, не привела ни к одной заметной вспышке за несколько последующих десятилетий. Требовалось идеальное стечение обстоятельств, чтобы вирус стал стремительно распространяться.

Такие условия сложились в ходе медицинских кампаний, проводимых в Бельгийском Конго с 1921 по 1959 год. Продиктованные благими намерениями, они привели к злосчастному результату. Колониальные органы здравоохранения, вознамерившись победить изнурительные и подчас смертельные тропические заболевания, такие как сонная болезнь, впервые использовали одноразовые шприцы массового производства. Именно с их помощью стало возможным осуществить ряд медицинских программ.

Шприцы для инъекций существовали с 1848 года, но даже к концу Первой мировой войны их стеклянные и металлические части все еще производились мастерами вручную, из-за чего они оставались большой редкостью. Во время одной из медицинских экспедиций по верховью реки Санга в 1917–1919 годах французский врач Эжен Жамо излечил более 5300 случаев сонной болезни, используя всего шесть шприцев[4].

В 1920-х годах началось массовое производство шприцев, и положение дел изменилось. Это было крайне важным событием для медицинских команд, работающих в Африке – особенно в Бельгийском Конго и соседнем Камеруне, хотя их ресурсы и оставались ограниченными. Шприцы не были одноразовыми, а стерилизовать их или даже иголки на практике не представлялось возможным.

Эти кампании по вакцинации от сонной болезни создали идеальные условия для распространения того вируса, который наш молодой охотник невольно занес в Леопольдвиль. В Бельгийском Конго инъекции проводили мобильные команды, не имеющие профильного образования и получившие минимальную техническую подготовку. Они навещали пациентов в деревнях, чтобы сделать им ежемесячные уколы. Цель визитов, однако, состояла не только в лечении деревенских жителей, но и в защите от болезни туземной рабочей силы и колониальной администрации. Из-за огромного множества людей, нуждающихся в инъекциях, времени на кипячение и стерилизацию каждой иглы не хватало. Перед следующим пациентом их просто ополаскивали водой и спиртом.