– Понимаешь, – он помедлил, – если бы как на остановке, помнишь, девчонок… или как вчера… а здесь, с ней… ну то же ведь самое, блин, только не на вечер а на месяцы, и не по пьяни, а сознательно, расчетливо. И что хуже? Понимаю… не то всё это, а ей сказать не могу. Там хоть без обмана, а здесь… надеждой. И свою жизнь корежу, и ей ломаю.

– Ты про Галку?

– Ну, да.

– У нее сломаешь! Она сама кому хошь…

– Да ты же сам видишь, рассчитывает, считает порядочным, – с досадой продолжил Бочкарев.

– Думает дожать, – поправил спутник.

– И ведь верно рассчитывает. – Бочкарев пропустил замечание. – Как приходит – помоет всё, приберет, вроде и светлее в окнах… думаю – чего еще надо? А на другой день думаю: что же ты делаешь, ну не твоя она. – Он вздохнул. – А бывает, присядет, задумается… грустно-грустно так, жалко… сил нет. И гадко мне после этого, и тяжесть на душе и… не поверишь, себе противен. Жить не хочется. Заколдованный круг, омут.

– Но-но! Жить ему не хочется! Ишь, куда заносит. Не любишь, что ли?!

– А ты?

Самсонов даже остановился.

Ведь не по «большой» любви и сам решился на поступок, который принес ему только хорошее. Да что хорошее – возможность жить по-другому, размеренно, в уюте. Только пользоваться этим еще не привык. Однако в правильности шага не сомневался. Такие мысли и заставили его ответить:

– Я любовь понимаю по-другому. Может, такая она и есть…

– А может, и нет, – Бочкарев пожал плечами. – Может, ты под другим подписался.

– Ну, хорошо, я под этим, а ты-то под чем намерился? Жить ему не хочется! – слова не давали Самсонову покоя. – Брякнешь тоже.

– Я тебе больше скажу, – Виктор не отступал. – Догадываюсь, почему самоубийцами становятся.

– Да брось болтать всякую чушь! – уже раздраженно оборвал друг. – Это вон, малолетки, неразделенная любовь… и всё такое! Зачем жить? А ты?! Крым и «Рым» прошел! Глянь на меня! – и дернул Виктора за рукав. – Послушать, так мне давно уж пора на суку болтаться!

– А ты знаешь… пора.

Самсонов будто запнулся о выступ и… замер. Такого он не ожидал. Вихрь мыслей пронесся в голове. Склонный больше к прощению, нежели к суду, мужчина лихорадочно искал повод оправдать товарища, цепляясь за каждую мелочь, каждую деталь в этом вихре; догадываясь, что Виктор многое передумал, «перепонял» этой ночью, если… решился. И все-таки, услышать такое наш герой готов не был. Никто и никогда не говорил с ним так. Насмешки, которые Самсонов «перешагивал» свободно, неудачные шутки или скабрезности в его адрес, не «взрывали» и не трогали. Даже зависть, прорываясь по неосторожности у других, была ему понятна и простительна. Били по самолюбию – да. Оставляли осадок – еще бы! Но, как и многие из нас, «потолкавшись» в жизни, Самсонов умело защищался – возвращая обиду усмешкой, ставя неприятеля на место, впечатывая цитатами из прочитанного в неловкость. Наконец, просто игнорировал. Но есть у людей слова, которые ломают любую защиту. От них не увернуться, не обойти. Когда сказаны вовремя. Редко кто чувствует тот момент. И мало кто способен рассмотреть в них протянутую руку, не оборвать, не навредить. Ведь сила таких слов – необычайна. Они переворачивают всё. Свергают идолов и возвышают отверженных, зажигают сердца или гасят их же, оставляя дым на пепелище порывов. Даже смерть освещают подвигом, меняют цвет неба, побуждают жить так, чтобы сила земного притяжения уступала человеческому и не тянула больше вниз. «Слово» стоит за всем. За событиями, потрясениями и тишиной. Брошенное, написанное, оно возносит или толкает в петлю. А недосказанное, порою ранит – ведь обратить высокие из той когорты в чудовищные можно на раз. Потому что на два – ты убийца. И человеку доступна неслыханная сила. Только ему позволено владеть ею. Так же, как истязать «образ и подобие», тоже доступно только ему, человеку.