Губы Виктора сжались.

Не помогло и оправдание великого предательства, которое выручало столько раз: «Со всеми бывает». «Возможно, время опять сотрет, облегчит? – затлела новая мысль. – Ведь именно унося память, притупляя, оно подталкивает тебя к подобному снова и снова. Да будь оно неладно, это время! «Ну вот, нашел виновного, приехали!» – подумал он и волевым усилием заставил себя встать.

Мужчина заходил по комнате.

«Успокойся, плюнь, всё пройдет, наступит день, в котором светло и хорошо, – былые помощники не дремали. И будет следующий, потом другой, где уже другие фигуры на другой шахматной доске займут те же места, начнут «новую» партию – с выводами, уроками и надеждой. А кто проиграл или выиграл в прошлой – неинтересно. Уже все равно. Та доска треснула, она же и разбросала старые фигуры. Ты хозяин ладей и пешек, а не доски́ – ее поля и границы неподвластны. Начинай сначала».

Бочкарев щелкнул пультом от телевизора.

Но его уже затягивал водоворот размышлений, где надуманная «случайность» событий не давала уже оправдания, которого ждал и дожидался прежде. Целый год другу Самсонова снились одно – те самые, первые шахматы, с теми самыми, первыми фигурами… первыми ходами… и проигрышем.

Но странно, минуты все чаще приносили ему знакомый голос… голос из прошлого, как и та встреча у метро, где увидел Ларису много лет спустя. Виктор помнил только слова: «Живу, просто живу. Развелась, детей нет. Прости, спешу».

И всё. Пустота и ноющая тоска до вечера. Нет… еще телефон… он дал его… как бы извиняясь, пытаясь подменить тяжелые мысли обоих наигранной обыденностью встречи; привести отношения, их отголоски хоть в какую-то приемлемость, в какое-то подобие нормы. Она тоже дала свой.

Но звонка не случилось. Сколько уже прошло времени? Виктор вздохнул и с досадой оглядел пустую комнату. Кроме мебели в ней ничего не было. Даже его самого. Кулак до крови прижал губы.

– А сейчас?! Дочь давно в другом городе. Он свободен, а Лариса… – щемящая боль, тронув, исчезла, уступая другой:

– Свободен ли?!

И снова:

– Она где-то ждет. Ждет?

Бочкарев опять сел.

– А ты? На что тратишь дни?!

В висках застучало. Ладони вдавились в них, принимая силу ударов на себя. К горлу подступил ком… и вдруг он услышал:

– Вставай, палач – пришел и твой черед!

Виктор в ужасе отнял руки и лихорадочно осмотрелся.

– Не всё равно: кто выиграл или проиграл! – голос гремел. – Не доска треснула и не тогда, а душа и давным-давно. Не лги! Взбирайся на Голгофу! Не «новые» партии нужно начинать, а переписать первую, с теми же фигурами. С одной единственной королевой!

Сердце бешено заколотилось.

«Вот такой приговор тринадцатому чемпиону мира по шахматам вынес четвертый – величайший гроссмейстер в истории… – обычный тон привел «мученика» в чувство. – На этом телеканал «Культура» заканчивает свое исследование разницы между «церебральным сортингом» и болезненных претензий на исключительность самого автора идеи». Брошенный пульт покатился по дивану. Экран погас. Пот с лица он вытер уже в ванной.

Друг же его, Самсонов, несколько пришел в себя и старался принять день с оптимизмом, победившим «значимость» вины. Однако три коротких звонка в дверь заставили вздрогнуть.

– Ну… что скажешь? – Людмила поставила сумку с продуктами на стол.

Оптимизм улетучился.

– А почему холодильник открыт?

– Да… как-то забыл…

– Следующая – ширинка, – супруга покачала головой.

Тон оставлял надежду.

Людмила, в отличие от других, поступала в таких случаях разумно – откладывала неминуемый «допрос», понимая никчемность сиюминутной порчи настроения. Ей нужен был результат, который, в чем и была уверена, медленно, но приближала. Два часа молчания казались мерой, достаточной.