– Да, что-то слышал…

– А в песню, – Самсонов неожиданно стукнул кулаком по столу, – я бы добавил: «Вставай, Донбасс, Одесса, Николаев…». И попомни, встанут… денег у России на две Европы хватит, а уж Донбасс на крыло точно поставим. Во мне все перевернулось… как каратели по школам ударными минометами стали бить. Сто двадцать два миллиметра – это не хухры-мухры. Детей убитых не прощу. В Крыму вообще бы жарили на вертелах. У бандеровцев опыт по части семейных казней большой – поляков во время войны семьями живьем закапывали. Так что поставим, поставим… Давай-ка за героев нашего времени по полной… Захарченко тот же… откуда? Через шестьдесят лет после войны?! Ожирели ведь до одури! Авто, Хургады, лобстеры всякие, твою дивизию!.. всякие. Не-е-ет, Донбасс – страна героев!

– Но!.. как ты правильно заметил… – Бочкарев хитро смотрел на друга. – И даже это не помешает нам выпить!

– Не… тост на негатив, типа, какие бы нам палки ни вставляли… вот тогда…

– Ну, давай за родину. Вон, в Иркутской области пять Франций уместится! – нашелся Бочкарев.

– По-моему, три… мы не Красноярский край, тормози! Хотя… и Америку уместим! Вон, сколько леса неповаленного стоит! Пусть сунутся, как говорил Глеб Жеглов, топор каждому в руки найдем! – пьяный смех Самсонова провожал теперь каждую фразу.

– Он говорил «кайло».

– Кайло, так кайло… по-моему, дождь пошел. Ну, будем! – он потянулся к бутылке. – Да уже ничего нет! Вот, зараза…

– Может, хорош уже… – Виктор блаженно вытянулся на нарах у стола.

В минутной тишине барабанная дробь по крыше напомнила друзьям, что не только люди, которые приходили сюда до них, искали, строили, добывали, но и дождь, ветер, тайга, вся природа была с ними в эти минуты. Говоря о себе. И здесь, в избушке – треском огня в печи, старыми газетами, банками, мхом меж теса по углам, и там, за дверью – шелестом и шумом заявляя свои права на частичку памяти. Разума и суда.

Самсонов потянулся было за хлебом, но тут обрывок пожелтевшего листа, торчавший из-под кастрюли, недовольно зашуршал, задетый рукавом. Он вытянул его, пробежал глазами и вслух прочел:

«1914 год. 1-й кавказский полк шел в авангарде к Тапаризскому перевалу. Всю ночь саперы «рубили» снежный проход в горах. Утром сотни двинулись по нему, словно по каналу, в котором казаков… не было видно на уровне его берегов. Горная батарея перешла на вьюки. Лошади проваливались по брюхо в снег и, не доставая до земли, падали на бок, валили пушки и были совершенно беспомощны… Ночь провели кошмарно – в холоде и голоде. Наутро ударил мороз. Нет ни сена для лошадей, ни топлива для варки чая. Оставив позади снеговой хребет, полк свалился в долину Аббага и потонул в мягкой сочной траве по животы лошадей… Рядом армянское село с церковью, где навалены трупы женщин и детей, зарезанных в ней же турками. Картина страшная».

– Ничего себе! «Одиссея казачьего офицера». «Записки полковника казачьего войска в девяти брошюрах-тетрадях». Откуда это здесь?!

– Ну-ка… – Бочкарев сел и протянул руку. Пробежал глазами строки. – Да… были люди… забытые герои, потерянные победы. Читал я о той войне. В шестнадцатом казачки взяли Эрзерум в третий раз за сто лет и Трапезунд – сейчас курорт Тробзон в Турции напротив Крыма. Представляешь, куда дошли. Причем, не взяли, а вернули. «Московский листок» тогда писал, мол, теперь надеемся, уж навсегда – не уйдем, не дадим армян резать. Еще там про терского казака было, офицера лейб-гвардии, по моему, как тот первым ворвался в город и был представлен к «Георгию», но отказался, мол, турки уже не сопротивлялись. Единственный случай отказа от креста «кавалера», между прочим, – он повертел лист. – Да-а-а… как попал сюда?