Бушевал он, кромсая драконье тело;
Бился моря кровавый шквал!
С четырёх сторон вражья грудь дудела,
Точно дьявольский двор пировал!
Тут безмолвный драккар заревел драконом,
На дыбы поднялся, скрипя кормой…
Мы схватились за мачты, и в страхе зелёном
Враг застыл побледневшей тьмой.
Паруса надулись внезапной бурей,
Запестрели молнии страстью фурий!..
А дракон неистово бил крылами,
Обезумев, рычал и пучину рыл;
И разило врага ледяное пламя,
Смертоносный огонь разил!..
Вся Норвегия щедро свистела ветрами
И дышала в жабры ветрил!
…Мы под звёздами плыли по слёзной смоли,
Да с победой – к священным норвежским лесам,
В край, где белые скальды бросаются в море,
Отдавая жизнь – парусам.
Дом
Я дома. Я снова —
На родине Цоя,
В объятиях зноя
С утра до утра.
И небо вдыхаю —
Без краю,
Густое,
Что – с запахом крова,
Что – с кровью Петра.
О, кровью румянится
Сумрак спесивый,
Моею Россией,
Зарёю моей.
Я пьяница, пьяница:
Алою силой
Питаюсь —
И каюсь
В июлевый хмель.
Налейте мне совести
Вместо печали,
Чтоб сны не стращали
Усталую дочь!..
Приехала в гости,
Стою на причале.
Финалом для повести —
Белая ночь.
Молния
Мелькнула дорожка во мраке ночи,
Зажглась и погасла тотчас;
Она не вернется, как пламя свечи,
Навек отгоревшей для нас.
Сквозь бледные капли в ночной пелене
Пустила свой призрачный свет.
Решила, наверное, дать она мне
Беззвучный и важный совет.
Как будто листва, облетали года:
Стремителен времени ход…
Я молнию помню: исчезнув тогда,
Она меня где-то ждёт.
2000 г.
Вершина
Быть иль не быть нашей дружбе? Как знать, как знать,
Коль жалеют ответа скупые дорожные знаки?
Раскрошились слова – то, что важно,
теперь не сказать —
Я грызу их, как зубодробильные козинаки.
Грузно дышу; только сердце – прочнейший мотор.
Тишь в голове, точно ночью меня порешили.
Но хорошо, но привольно в обществе гор!
Может, без друга – но буду на самой вершине!
Горше не станет, ведь горше уже – никак!
Вирши мои мне послужат походным маршем.
Дом далеко: каждый новый виной тому шаг;
Цель приближается, небо призывно машет.
Только буря в ушах обращается в тошный шторм;
Свирепеют моря изнутри черепной коробки.
Вижу горный хребет я конечным земным рубежом —
И держу к нему путь. Он, по счастью, совсем короткий.
Ночь утробно гремит, будто шабаш семи ветров.
Я цепляюсь, как зверь, за последний барьер до цели…
Рвусь я к звёздам лицом обветренным;
грудью бросаюсь на пик трудов.
Стяг вбиваю копьём в темя горное,
с пальцев стирая солёную кровь…
И гляжу я вниз. Знаю: там, где остался кров,
Друг в холодном поту подскочил на своей постели.
Снег выпал
Кто-то шепчется на снегу —
Это мои следы.
Снег сегодня выел тоску:
Слеп, как дрёма, и сед, как дым.
Снег спросонья выпал, как шанс,
На дорогу, ведущую вверх…
Он укутал, бело-мышаст,
Землю в волчий мех.
Принародно принарядил,
Накружившись всласть.
Я сегодня долго бродил,
Не боясь пропасть.
Оттого-то теперь покрыт
Веской вязью весь —
В землю выплаканный навзрыд
Сон и сын небес.
В землю выплакан – лёг на ней,
От ступней бугроват:
Я сегодня блуждал вдоль дней —
То вперёд, то назад.
Утомившись, присел на миг,
Как на сваленный дуб.
Слышишь, шёпотом снег дымит?
То века идут.
Авель
Брела по земле я с Авелем,
Был песнею полон рот.
Но друга схватили Те Самые
И грудью – на эшафот.
Клинок к кадыку приставили
И выплюнули от щедрот
Ему – обо мне: «В бесславии
Помри, или пусть поёт!..»
Но тщетно руками потными
Мусолили честь палачи:
Невинные ни оробелыми
Не воют, ни обречёнными.
Шептал мне Авель: «Не пой ты им…»
Очами кричал: «Молчи!»
Уста его были белыми,
Глаза его были чёрными.
Под взором, под небом – сутулая,
Для светлых лелеянный гимн
Сглотнула я, трудно сглотнула я,
Чтоб он не достался другим.