Ротмистр, который до того сидел практически неподвижно, вздохнул, покрутил ус и начал:

– Мне не много рассказывать, да и тяжело это, ну да ладно… Я как в тот день прибыл, сперва все вокруг места, где тело нашли, ходил, следы искал. Но затоптали там все, а вот ближе к деревне, куда крестьяне не сунулись, нашел следы маленькие. Бежал он быстро к реке. Но следы только его, никого другого не было. Пошел я по деревне ходить, откуда он бежал высматривать. И вот ничего, не было там следов, ни мальчонки, ни кого еще. Ну там сухо было, может, поэтому. Ходил я ходил, а потом присел на крылечке одного дома – и сам не заметил, как задремал, видимо, с устатку. Очнулся уже на закате, и тут меня такой тоской накатило, прям хоть вой. И вижу я – напротив меня куст темнеется… и он движется. Так плавно, медленно приближается. И шипит тихо, каким-то высоким звуком. Я фонарь схватил, приказал по уставу: «Стой, кто идет!» – и включил его. А там ничего. Куста нет, а шипение продолжается. И начинаю я вслушиваться, а этот как женский голос какой. Шипящий, высокий, но как песню поет. Я струхнул маленько, вокруг обернулся, фонарем поводил, а ничего, все пустая улица. А вот потом страшное началось. Я на звук повернулся, а он прям рядом звучит, и смотрю – все пусто, а как фонарь под ноги опустил, так сразу во тьме передо мной в двух шагах женское лицо и увидел. Зеленое, все в каких-то потеках… и как будто осокой оплетенная, как большая кочка передо мной стоит. Я фонарь поднял, и в свете оно все исчезло, а как опять убрал, снова видеть это стал. Я отскочил в сторону, вижу – дверь открытая темнеется. Почему туда побежал, это я сейчас не скажу. Ну так вот… я в избу вбежал и трясусь весь. Вижу красный угол с образами, а за иконами целый пук свечей лежит. Я под образа сел, спиной в угол вжался. Свечу зажег, в левом кулаке держу, правой крещусь постоянно. Ну, думаю, тут меня никакая нечисть не возьмет. И вдруг чувствую, как мне на плечи холодные руки ложатся… и такое шипение со спины из угла тихое. И тут холоднючими губами меня в загривок и целуют. Каюсь, вот тут я не выдержал, оконную раму выбил и на улицу выпрыгнул. Как досюда бежал, уже не помню. Только помню стакан в руке и Алексея за этим столом, напротив.

– Он ночью прибежал. Весь белый. Нас всех напугал грохотом. Я ему водки налил, так он стакан граненый как воду высадил, в два глотка. А потом голову на руки уронил и уснул за столом.

– Вы только, сударь, не рассказывайте никому об этом, – ротмистр выглядел очень смущенным, – я, когда в Туркестане в страже пограничной служил, на троих бандитов с шашкой выходил, у меня два Георгиевских креста. А вот такого страха, как тогда, я отродясь не испытывал.

– Хорошо, конечно. Спасибо, господин ротмистр.

– Ты давай уже по-простому, Фёдор, без званий.

Фёдор кивнул

– А скажите, Фрол Титыч, вы еще раз там были?

– Нет, мне того раза хватило.

Фёдор повернулся к старосте:

– Алексей Михайлович, а вы в церковь обращались?

– Обращались. Письмо написали. Ну и приехало двое – поп и служка, парень безусый. Походили, он кадилом подымил, кропилом помахал. На ночь остались, посреди той деревни костер развели. А утром мы их уже не застали. Пропали оба, как сквозь землю провалились.

Ротмистр громко хмыкнул:

– Алексей, ну не вводи ты гостя в сомнение! Не надо слухи старых бабок пересказывать. Я же тебе говорил, что утром их из буфета на вокзале железнодорожном выводил. В дым пьяных.

– Ну а я же их не видел! А мы им и пожертвование со всей деревни собрали! – после он с тем же возмущением повернулся к Фёдору: – Так что про деньги даже не заикайтесь. Пока нечисть там, с меня ни полушки не получите!