что из меня теперь течет моя свобода,
которая – ничто?
Что ты идешь гуляешь с чистопородным шпицем,
что весело свистишь, сзывая кобелей,
что в сумочке твоей двойная доза в шприце?
Давай ее скорей…
«И если тебе говорить, то – пожалуй – я пас…»
И если тебе говорить, то – пожалуй – я пас,
то ли дырка и бублик, то ли ангел их, смотрят на нас,
то есть – так стыдно не приключалось с ним,
если и видеть небо, то через тренья дым.
Шестым из пяти будут звезды и иней на них,
на облаках – то ли лица судей, то ли овал чужих.
Впрочем, выжившие аборигены всегда искали дур в дом —
так поживи и ты, с октября свешиваясь за балкон.
Разве очарованье – то, что искали мы…
Наши речи свиристели невнятно – даже для нас самих,
с потопом пришел к дверям вторник и всё что с ним
или все. Я не помню, как постарел и сплыл
твой материк с этого острова – не сохранив слог,
мы видим, как зреет острое и подлог.
Короче, если можешь о боли – то начинай, но я
покидаю осень серым камушком воробья.
…и не спеши без меня в свой дурной фокстрот —
что там в тебе нарыл мой паскудный крот!
Человек – это сумма его душевных расстройств,
и прогрессия их – его судьба. Из десяти свойств
называй хоть одно, что нас оправдает. С Итак
не возвращаются, потому что там – прошлое. Белый мрак
растворяет память в пену морскую. Ладонь
не вмещает колосья – значит, их рано разлучили с землей.
Наше дыханье – рана воздуха, сон – лучшее, что я мог
придумать с клочком старой овчины. И всякий пророк
распят на чужой тишине и своем одиночестве. Срок
завершится в пятницу, в полночь, в полдень, в срок.
***
Потряси костями – может чего и вспомнишь.
Если искать смысл – то не здесь, а в речи,
в грампластинке, протертой насквозь гвоздями,
правленой по краям табаком и желчью.
С каждым временем нам становиться внятней,
распускать рукава беременных женщин
и брести по инею, вслед за мятой,
отлетающей в небо, обнимать их плечи.
Если это мрак, то прозрачный голос
животов их травой прорастет сквозь небо.
Не вспугни детей, что твой мягкий волос
держат в слабых ручонках своих. Нелепо.
щебеча молчанье, живот твой острый
оправдает скрип и влагу, и волка,
будет падать снег – словно ангел пестрый —
сквозь людей и почву, и небо – в бога.
«это ночь так молчит или просто просыпался в море…»
это ночь так молчит или просто просыпался в море
из которого выйти возможно но только три тысячи лет
пропустив для забавы в компании с влажной Горгоной
сбереги этот смех если можешь хоть что-то сберечь
приходи как приходят солдаты к лачуге невесты
из похода в пустыню смотри как сгорают в них воды
прогоняя на запад неважный как воздух завет и
роняя копье на постельный свой хворост поможет
только тело морщины осколки старухи гляди же
это дом это память и что-то еще запали и забудь
как в стремнине реки нас сменяют сгоревшие волки
и прозрев наконец-то находишь причину заснуть
«Тронешь и зазвенит…»
Тронешь и зазвенит
передышка
меж смертью и смертью:
в фалангу
– среднего —
третью
твой код забвения вшит.
Вечность со временем схожа,
если – как мы – поспешна
в своем
небольшом пространстве
(маленькому минотавру
не покинуть путаный Крит).
Тронул – так пропусти
сквозь все пустоты речи
холодную
– как рентгены
ее ведущие —
нить.
Падаешь,
как без/с-путный
из темноты в бессмертье,
но не свое, а прочих
теней
с не-
уютной долей
не посетить Аид.
Грубая – как ладонь
тебя изваявшего мужа,
не тронет твои уста
неузнанная
тьмою речь.
Все дороги ведут на Север,
но смыты соленой водою.
И можно бежать за море,
а можно снежинкой
лечь.
«Соль разъедает и камень, и воздух – лишь речь…»
Соль разъедает и камень, и воздух – лишь речь
Имеет прочнее валентность – твой Харитон
Успеет обресть полураспад – пока мы течь-