Стали оглядывать друг друга и прислушиваться к себе. Оказалось, что ни на ком нет ни единой царапины, только у Ады болела левая рука, но не сильно, дело, видимо, ограничилось ушибом. Какое-то время спустя стали решать, что делать дальше. Состояние, конечно, было плачевное. Машина нуждалась в серьезном ремонте. Да и выволочь ее отсюда было делом непростым и хлопотным. Все к тому же промокли если не насквозь, то, во всяком случае, весьма сильно, и сейчас начинали мерзнуть на холодном ветру буквально до костей. Да еще основательно вывалялись в грязи, куртка Ады была сильно порвана, вымокли все бумаги в сумках и портфелях, испачканы документы, в обуви хлюпала вода. Перебивая друг друга, несколько напряженно и нервно, но все-таки пришли к общему решению: компания останется вызволять машину из реки, а Невмержицкому ехать с Адой Андреевной в город и проводить ее до дому. Ада пыталась воспротивиться и заявить, что они тоже чем-нибудь помогут, но ей безапелляционно ответили, что лучшая помощь с ее стороны будет, если она избавит их от необходимости заботиться о ней, пусть уж «мы позаботимся только об аварийной машине». На прощание, ее еще великодушно пытались утешить:

– Поезжайте, Ада Андреевна, нечего тут всем без толку толочься. Ну, чего всем-то мучиться? Мы тут быстренько все организуем.

– Давайте, я хоть сухое вам оставлю что-нибудь, вы же замерзнете. У меня свитер сухой и теплый,– настойчиво предложила Ада, расстегивая куртку.

Ей вежливо ответили в том духе, что, мол, ваш свитер только до уровня головы удастся натянуть, а дальше он лопнет.

Они коротко распрощались и пошли по дороге. Ада послушно шла рядом с Владимиром Вацлавовичем, стараясь приладиться к его шагу. Она словно отупела и машинально шла, машинально говорила, кивала головой, в которой была одна мысль: «Неужели это все в действительности происходит со мной? И я уже могла умереть… Андрюшка бы еще ничего не знал, но был бы уже сиротой».

Владимир Вацлавович сказал ей:

– В таком виде никто нас не возьмет до города, придется идти на автостанцию и ехать автобусом.

– А вы знаете, где тут автостанция?

– Кажется, знаю. Я тут бывал несколько раз. Вы уверены, что у вас ничего не болит, Ада Андреевна? Никакой травмы нет?

– Да ничего со мной не произошло страшного. Руку вот ушибла немного, синяк будет. И обо что можно там было руку ушибить? Но еще загадочнее моя порванная куртка – где там можно ее порвать? Я даже не заметила, когда это все случилось.

– Считайте, что нам повезло. Попасть в такую аварию и всего лишь отделаться ушибленной рукой – это несказанная удача. У меня друг попал в аварию – лишился глаза и пережил пневмоторакс.

– Пневмоторакс? Это разрыв легкого? Очень тяжкая вещь. Ему быстро помогли, видимо. Можно было умереть.

– Да, очень близко смерть, оказывается, а мы этого не осознаем.

– Нет, Владимир Вацлавович, это мужчины не осознают, а женщины очень хорошо это чувствуют, когда рожают детей. Только при рождении до тебя доходит, что грани между жизнью и смертью нет. Только что младенец родился безжизненным и вот очухался, заорал, забил ножками. Или родился живым, но тут же умер. Там сюжеты

бесконечны, в роддоме, только там и

начинаешь кое-что понимать об этой жизни.

– Не знаю, вам виднее. Я не только не был в роддоме, у меня даже нет своих детей, поэтому мне все это не знакомо.

Когда они дошли до автостанции, то обнаружилось, что автобус будет только через сорок минут. Ада расстроилась, а Владимир Вацлавович был даже доволен:

– Ну и к лучшему: мы успеем зайти в буфет и выпить водки.

Ада забеспокоилась: