– Жером, послушай меня. Это мой аметистовый крестик. Все эти три вечера я приношу его с собой, потому что давно хотела отдать его тебе.

– Но зачем он мне? – не выдержал я.

– Чтобы ты хранил его в память обо мне и отдал своей дочери.

– Какой еще дочери? – вскричал я, глядя Алисе в глаза и не понимая, что все это значит.

– Пожалуйста, выслушай меня спокойно и не смотри на меня так, прошу тебя, не смотри. Мне и так очень трудно говорить, но это я должна сказать тебе обязательно. Итак, Жером, когда-нибудь ты женишься, ведь так?.. Нет, не отвечай мне и не перебивай, умоляю. Просто я хотела бы, чтобы ты помнил, что я очень любила тебя и… уже давно… три года назад… решила, что этот крестик, который тебе всегда нравился, может однажды надеть твоя дочь, в память обо мне… нет, пусть даже не знает о ком… и, может быть, даже случится так, что ты назовешь ее… моим именем…

У нее словно перехватило горло, и она замолчала; громко, почти со злостью я спросил:

– А почему тебе самой ее так не назвать?

Она попыталась еще что-то сказать. Губы ее задрожали, как у ребенка, который вот-вот расплачется, но она не заплакала; необыкновенный блеск ее глаз преобразил ее лицо – оно сияло какой-то сверхчеловеческой, ангельской красотой.

– Алиса! На ком еще я смогу жениться? Ты же знаешь, что лишь тебя я люблю!.. – В безумном порыве я крепко, до боли, сжал ее в объятиях и впился губами в ее губы. Голова ее запрокинулась, она ничуть не противилась мне; я увидел только, как вдруг потускнел ее взгляд, затем веки ее совсем сомкнулись, и я услышал ее голос – ни с чем не мог бы я сравнить его по чистоте и плавности:

– Сжалься над нами, мой друг! Не губи нашу любовь.

Возможно, она добавила еще: «Не поддавайся своей слабости!» – а может быть, я сказал это сам себе – не помню, но я бросился перед ней на колени, страстно обхватив ее руками.

– Если ты так любишь меня, почему же ты всегда меня отталкивала? Вспомни: сначала я ждал до свадьбы Жюльетты; я понимал, что ты хотела для нее счастья; и вот она счастлива, ты сама мне это говорила. Долгое время я думал, что ты не хочешь бросать отца, но сейчас мы оба остались одни.

– О, не будем жалеть о том, что ушло, – прошептала она. – Я уже перевернула страницу.

– Но еще не поздно, Алиса!

– Нет, мой друг, уже поздно. Поздно стало в тот самый день, когда благодаря любви мы на мгновение почувствовали, что каждому из нас суждено нечто большее, чем любовь. Благодаря тебе, мой друг, я в мечтах своих поднялась так высоко, что все, чем обычно довольствуются люди, означало бы для меня падение. Я часто думала над тем, какой могла бы быть наша жизнь друг с другом, и поняла, что, как только из нее исчезло бы совершенство, я не вынесла бы дольше… нашу любовь.

– А не думала ли ты над тем, какой будет наша жизнь друг без друга?

– Нет, никогда!

– Так вот, посмотри! Уже три года я блуждаю по свету в тоске, потому что со мной нет тебя…

Стемнело.

– Мне холодно, – сказала она, поднимаясь и так плотно закутываясь в шаль, что я даже не смог снова взять ее за руку. – Помнишь тот стих из Писания, который когда-то так встревожил нас? Мы еще испугались, верно ли мы поняли его смысл. «Они не добились того, что было им обещано, ибо нечто лучшее уготовил нам Господь…»

– И ты по-прежнему веришь в эти слова?

– Иначе нельзя.

Какое-то время мы шли рядом и молчали. Потом она снова сказала:

– Ты только представь себе, Жером: лучшее! – И тут на глаза у нее навернулись слезы, а она все повторяла: – Лучшее!

Мы снова стояли у той маленькой двери, из которой она вышла незадолго до того. Повернувшись ко мне, она сказала: