Сосед Егор Калиныч верёвку со дня привязал. Все тыщи унёс. Уже знают, что у него нет. На заплот выскочил: "Александр Степаныч, ну что делать-то будем?"

Наш: "Всё. Отделались".

А он ещё раз выскочил на заплот: "Так что, Александр Степаныч?"

Тот рукой махнул: "Эх, Егор Калиныч".

Дом от дома – заплот, ворота, две калитки, каменный магазинчик. Уже отделёнок пять штук да две дочери выдали до твёрдых.

Жена: "Афонюшка, отца-то нету, ты бы сходил в сельсовет…"

– Там огня нету.

Та сполохалась, заревела: "Афонька, беги на озеро, он не в прорубь ли залез…"

Нет, прорубь замёрзшая. Вот ждать, вот ждать… – Мама, я сбегаю к Васёнке?

Васёнка: "Нет, он не был у нас…" Её отец Гриша Кулак. И маслобойка своя, и кишкиобдиралка была, колбасу делали.

Афонька вернулся: "Нету у Васёнки и не был".

– Иди к Терентию, к Фёдору…

Пошёл.

– К Евдену.

– Мама, ещё сбегаю к Авдотье.

Они далеко жили. Решил озером идти. Взял в баню заглянул, а месяц-то взошёл… глянул под крышу, ноги-то висят. Ноги-то разул, в петлю полез.

А кому это нужно было? Свои, родные собрались, поплакали.

В его доме всё поместилося. ГПУ, РИК. Такой домина.

Они там и нацарились. Этот, у которого я руки отморозила, в секретном отделе сидел. Пьянёхонек.

В гости ходил к мотане своей. До дому дойти не мог, к нам завернул, у которых я жила.... Лёг на крыльцо и просится: "Я Лемешков". Да хоть ты чорт будь, я не открою, – Иван Иваныч с Антониной Павловной наказали никому не открывать.

Пока мог, разговаривал, – "Пусти только в колидор". Ветрище такое, он на таком крыльце.. – Начто ты мне нужен в колидоре. Иди в больницу, она рядом.

"Не могу." Ногами бьёт и руками, – вот привязался. Пока мог и ногами бил, и руками. А я выйду в сенки и кричу: вот я тебя! Пойдёт к Наумовым, к соседям, – ага, они так и пустили, – вернётся.

Антонина Павловна с Иван Иванычем подошли к крыльцу, спичку-то зажгли, – дружок! Скорей затащили в коридор. Спирту натащили. У него тут всё застыло. И спиртом тёрли, и всё. Ноги оттёрли, руки отпали. Ноги в валенках были. Может и были перчатки ли, рукавички, он их потерял. Руки отпали, протезы сделал. Придут с женой, он мне эту руку подаёт, чёрную: "Вот что ты мне наделала". А жена: "Так и надо, так и надо! Не надо было ходить в Варгаши к мотане".

КАК ПРИШЛОСЬ БЕЖАТЬ

И меня на ссылку собрались…

Тогда внезапно заберут и всё. И дом ломают, везут. Что ни лучший дом – ломают. Как на ссылку – дом ломать. Оберут весь дом и доску приколотят – «БОЙКОТ». И где набрали блатных слов? Там дров не на один год, а им надо дом. Слеги пилют и топют. Дядя Алёша занял такое поместье за деревней, – на одиннадцать домов детям! Лесу наготовил на столько домов, уже анбары навожены, баня, всё прижгли. Вот какое займище было, возле самого озера. Дедушка с братом держали вдвоём сто коров, дак вот сколько там подростков от ста коров, все двести. Сдавали молоко на завод на золотые деньги.

Подруга вечером прибежала, запыхалась… Её брат предупредил: "Ты к Лане сходи, её утром заберут… её, Маркову…" Молодёжи ещё много. Семью везут, а молодёжь отдельно. Если женат, замужем, то вместе, если молоденькие – забирают отдельно.

Марийка прибежала… и брательник за ней припёрся, родня кака-то Сашке-толстому был. Знаешь, говорит, Игнашовых, Перфиловых, Гукову, Позднякову, Маркову сёдня ночью увезут. И тебя к ним приравняли, – одна семья, напиталась ихним духом. Ты беги… Утром ранЫм ранО… Маринка повезёт дрова на станцию, падай к ней в салаги…

В салаги. Сани таки с перилами…

Утром приехали с Марийкой в Варгаши. Мороз трескучий. Попрощались. Она поехала лес сдавать на станцию, титовых брёвна, я осталась.