Я шел вперед под взглядами со скамей и видел лишь его одного. По правую руку его располагалось пустое кресло, спинку которого венчали два ястреба, а по левую сидела женщина. Я подошел ближе. Царь поднялся, приветствуя меня, и шагнул навстречу. Я обрадовался, поскольку заранее не был уверен в том, что он примет меня как равного. Отец оказался повыше меня – на два пальца.

Он произнес слова, предписываемые обычаем, приветствовал меня и пригласил поесть и попить, прежде чем утруждать себя разговором. Я отвечал благодарностью и улыбкой. Он тоже улыбнулся, но только слегка – не кисло, пожалуй, несколько напряженно, как бы искусственно.

Я сел, и мне принесли стол. Отец велел слуге вырезать для меня лучшие куски. На деревянном блюде моем оказалось больше мяса, чем я мог съесть, даже с учетом того, что проголодался. Сам отец ограничился лишь какими-то сладкими пирожками, да и то по большей части скормил их псу-кабанятнику, пристроившемуся возле его кресла. По дороге мне успела закрасться в голову трусливая мысль: не открыться ли прямо в чертоге, перед людьми. Но теперь, когда я увидел его – царя и вместе с тем незнакомого мужа, – чувство благопристойности вновь вернулось ко мне. К тому же следовало сперва ближе познакомиться с ним.

За едой краем глаза я поглядывал на женщину, сидевшую по другую от него руку. Садясь, я приветствовал ее и успел рассмотреть лицо. Она не была ни эллинкой, ни женщиной берегового народа; широкие скулы, довольно плоский нос, узкие и слегка раскосые глаза. Тонкий изогнутый рот словно бы прятал загадочную улыбку. Невысокое белое чело венчала диадема в целую ладонь шириной – золотые цветы и листья. С черными прядями упругих волос переплетались золотые цепочки, оканчивавшиеся распускающимися бутонами.

Вновь подошел управитель с вином. Я еще не допил, но царь уже осушил свой емкий золотой кубок и жестом приказал наполнить его. Он поднял руку, и я успел сравнить с ней мою: форма ладони и пальцев, даже ногтей – все было одинаково. В груди моей перехватило дыхание; я поглядел на отца, не сомневаясь, что он заметит сходство и удивится. Но женщина негромко заговорила с ним, и царь ничего не заметил.

Блюдо мое опустело. Когда я показал, что сыт и более не вмещу, он обратился ко мне:

– Царственный гость, по виду ты похож на эллина. И мне кажется, что во дворец Элевсина ты попал из царского дома.

Я отвечал с улыбкой:

– Это так, господин. И нет на земле мужа, которому я с большей охотой расскажу о своем происхождении. Но сейчас умолчим о нем – на то у меня есть веские причины, потом ты о них узнаешь. Тебе уже известно, какой чести я прошу для себя. Что касается убитого – я победил его в честном бою, хотя до того он пытался исподтишка погубить меня. – И я поведал ему всю историю, добавив: – Так что не думай, что перед тобой человек, орудующий в ночи.

Он поглядел вниз, на собственный кубок, и произнес:

– Сперва следует совершить приношение дочерям Ночи. Вот служительница Медея, она и принесет жертву.

Женщина поглядела на меня своими раскосыми глазами.

Я ответил:

– Мужу подобает просить милости Матери, принимающей убитых в свое лоно. Но, господин, я эллин, подобно тебе самому. И в первую очередь я обратился бы к Аполлону, губителю тьмы.

Я видел, как она поглядела на него, но отец смотрел в сторону.

– Пусть будет так, как ты хочешь! Однако ночь холодна, давай подымемся наверх и выпьем вина в моей комнате.

Мы направились к лестнице за помостом, и белый пес побрел следом за нами. Палаты царя выходили на северную террасу. Уже стемнело, и невысокая осенняя луна поднялась над горами. Город внизу невидимкой исчез во мраке, и только вершины окружающих гор еще выступали из него. В округлом очаге горели приятно пахнущие поленья, возле него располагались два кресла, а неподалеку – станок для вышивания. На витом подножии стоял светильник из резного малахита; стену украшало изображение многолюдной охоты на оленя. Постель кедрового дерева была застелена красным покрывалом.