Российская Глава Империя, крепость Шлиссельбург, 8 мая 1905 года

Эсера Каляева собрались повесить за убийство великого князя Сергея Романова. Но казнь не произошла. Вернее так: был суд присяжных, был, вне всякого сомнения, и повешение состоялось, как положено, но умертвили совсем не Каляева. Почти не Каляева. То есть, возможно, и Каляева, но не того, что бомбу бросал.

Уф!.. Хорошо, скажем так: для нас не так уж важно, что какого-то там Каляева вешали за девяносто пять лет до того, как несчастный Корсунский обернулся крысой. Важнее, что эти события, вроде ничего общего не имеющие, на самом деле связаны.

И более того: вряд ли произошли одно без другого.

Смертника только что покинул весьма удрученный отец Флоринский: Каляев отказался от исповеди. Он заявил, что хотя он и ощущает себя человеком верующим, обрядов не признает.

Но едва Иван Платонович улегся на койку и вроде бы соснул, как почувствовал, что в камере кто-то есть. Перевернувшись на другой бок, он и вправду увидел незнакомого человека, вздрогнул и устремил на него тяжелый взгляд.

Это был Ландо.

– Вы врач? – спросил он гостя с малозаметным польским акцентом, произнося вместо «ч» звук, похожий на «тчш». – Ступайте прочь. Мне не нужна помощь.

– Меня зовут Максим Павлович, – молвил гость. – Я не доктор, но у меня для вас кое-какие новости.

– Максим? – вялым эхом отозвался Каляев. – Что вам угодно?

– Дело идет о вашей казни. Вас повесят ночью.

– Ну, это не новость, – угрюмо произнес Каляев, вставая с койки и протирая кулаком глаза. – Так, значит, не помилуют?

Ландо вздохнул.

– Извините, нет.

– Вам совсем ни к чему извиняться, сударь. – Каляев окончательно проснулся. – Слава Богу! Помилование? Это было бы ужасно! Но откуда вам известно?

– Прочитал у Бурцева в «Былом» номер семь за девятьсот восьмой год, – честно признался Ландо.

– Но пока еще девятьсот пятый! Получается, вы прочли об этом… через три года? Что за вздор!

Узник снова лег, устремив глаза к потолку.

Сквозь окно был слышен стук молотков – плотники мастерили во дворе виселицу.

Тут Каляев заговорил тихо. Скорее, для себя, чем для Ландо. Ему рассказывали товарищи, такое бывает перед казнью: кому ангелы являются, кому черти. Поэтому он не боится показаться смешным. Даже если Максим Павлович не очень материален… Или может быть товарища Ландо подослали из ЦК партии эсеров для побега? Тогда пусть им передаст: Каляев никуда бежать не намерен. Даже если все подготовлено. Это оскорбительно и низко. А его казнь определена Провидением! Ее ждет вся Россия!

Гость поморщился. Ему стало неприятно, что Каляев считает его призраком.

– Ах, Иван Платонович, у вас мания величия. Если вы действительно хотите лучшего устройства для России, то не довольно ли жертвоприношений? Сколько ваших друзей погибло даже при неосторожном обращении с бомбой!

Глаза Каляева заблестели.

– О чем вы! Жертвы неизбежны. Вспомните историю. Любая реформа в любой стране имеет свою цену, иногда страшную. Что моя ничтожная жизнь? Еще тысячи погибнут, пока не придет свобода!

– Красиво излагаете. И братья, так сказать, меч вам отдадут? Вы, милейший, не на суде, а я не старшина присяжных. Думаете, ваша смерть войдет в историю? Из-за таких заблуждений я потерял любимую женщину. Вы знали Леонтьеву?

– Да, да! Таня была предана делу фанатически. Прекрасно работала в нашем терроре. Они убили ее?

– Еще нет, – мрачно ответил Максим. – Она умрет через четыре года у меня на руках. Кстати, она из ваших поклонниц.

Эсер принялся нервно вышагивать по камере.

– Вы далеки от революций. Но честно ли перед самой казнью убеждать политического узника, что смерть его напрасна?