– Ты могла бы хоть поговорить с ним, а не бежать сломя голову! – огрызнулась мать.

– Да он жил и бухал за мой счет! – выкрикнула Рита, – какая квартира, о чем ты! Он не работает больше года, ни один банк ему ипотеку не даст!

– Тебе бы только других обвинить, а сама не виновата! – мать поливала майонезом очередную куриную ногу и ела с такой скоростью, точно последний раз в жизни. У Риты к горлу снова подкатила тошнота, голос сорвался.

– И в чем я на этот раз виновата? – кое-как проговорила она. И поняла тут, отчетливо и до жути остро: чем бы ни закончился этот разговор, она сюда больше никогда не вернется. Это последняя ее ночь в родном когда-то доме, других не будет, ни одной.

– Ты могла бы помочь Игорю с работой, поддержать его, – заявила мать.

– Я хотела его к нам устроить…

– И что? – мать подозрительно смотрела Риту, будто та признавалась во всех смертных грехах сразу, пересчитывала их, дабы убедиться, что ничего не пропустили.

– Ему не понравилось, что руководитель женщина.

Мать закатила глаза, ухмыльнулась.

– Если типа тебя, то никому бы не понравилось, – она презрительно глянула на Риту. – Орет, визжит, бегает туда-сюда, – мать мерзко скривила физиономию и принялась тыкать вилкой по сторонам, – кому такое понравится. Вот несчастье на мою голову! – она принялась собирать посуду, свалила картошку с тарелок в сковородку и грохнула сверху огромную крышку, тяжко поднялась с места. Пошла к мойке, включила воду и запричитала в стенке перед собой:

– Жила себе как человек, всем сказала, что дочь замужем, а она нате вам, притащилась среди ночи! – оглянулась на Риту почти ненавидяще, швырнула чистую ложку в ящик под столешницей, схватила полотенце.

– Гордыню-то поумерь, тебе планку давно снизить пора, да и часики тикают, не забывай! Тик-так ходики, пролетают годики. Твои уже почти пролетели, милочка!

Рита ушла и закрылась в комнате, села на старый диван. Было темно, но через дверное стекло в комнату проникал свет, и Рита все отлично видела: и корешки старых книг, и покоцанные ножки могучего полированного серванта, и таинственный блеск пыльного хрусталя за пыльными же стеклами. Его, похоже, не мыли все эти четыре года, что ее не было дома. Хотя и это уже не дом, и даже не отель, а больше похоже на вокзал, на пересадочную станцию. Рита взяла телефон – ни пропущенных звонков, ни сообщений. Игорь был в сети десять минут назад и даже сменил аватарку со смешной собачки в шапке с помпоном на подсолнух. На одинокий подсолнух, чтобы это значило – он свободен и сообщает об этом всему миру? Или что-то другое?

Мать притихла где-то в недрах квартиры, Рита решила ложиться спать. Оставалось всего четыре часа до подъема, но это что-то. Она открыла чемодан и среди вещей попалась тяжеленькая черная с злотом коробочка – часы, ее подарок Игорю на послезавтрашний день рождения. А ведь чувствовать себя дурой – это тоже больно, оказывается. Как копила на этот подарок, даже духи себе не купила, решила, что порадовать Игоря важнее. Снова подступили слезы, но Рита до боли прикусила губу, принялась перебирать вещи, и обнаружила, что на работу идти не в чем – в запале успела схватить только несколько «офисных» вещей, что никак не подходили друг к другу. И оказалась перед выбором: либо нарушить дресс-код, либо вот это.

Рита расправила французское платье, оно хоть и валялось в чемодане кое-как, но почти не помялось. Рита повесила его на спинку кресла, включила половину света, отошла к двери, представляя, как завтра утром войдет в набитую электричку и сядет на жесткую нечистую лавку между необъятных баб.