– Если не узнает бабушка, то можно… – сказала мама, уткнувшись в шитье.

От этого коротенького «можно» у меня просто захватило дух и заколотилось сердце. И стало страшно.

– А лучше, если и папа не узнает, – добавила мама.

– Почему? – спросила я.

– Ну хотя бы потому, что это его пациент.

«Откуда она все знает?»

– Мам, но я же не сказала, о ком идет речь.

– Он тебе нравится?

Я почувствовала теплоту и доброжелательный интерес, подошла и обняла маму. Она улыбнулась.

– Ни у кого нет такой прекрасной мамочки, как у меня… – сказала я.

– Просто твоя мамочка прекрасно помнит, как в твоем возрасте сама убежала от родителей с одним мальчиком… – чуть помолчав, она поспешила добавить: – Не советую брать с меня пример.

– Это, конечно же, был наш папа? – спросила я.

– Нет, – сказала мама, продолжив шитье. – Это было за три мальчика до нашего папы.

Ответ мне понравился. Он лишний раз доказывал, что родители, как ни странно, тоже люди. И еще он доказывал, что даже взрослые иногда говорят правду.

В окно светила луна. В ночной рубашке я осторожно вышла из своей комнаты. Дверь в этот раз даже не скрипнула – с ее стороны очень мило. В коридоре темно. Проходя мимо приоткрытой двери в спальню родителей, я старалась быть максимально бесшумной, и у меня это получилось.

Большинство карточек в картотеке пациентов были старыми, пожелтевшими, а новых – белых, жестких, с еще не истрепанными углами – оказалось очень мало. Я с самого начала смотрела только на новые, поэтому разыскать карточку Рихарда оказалось совсем не сложно. Быстро переписала его адрес, а прочесть еще что-нибудь просто не успела – карточка вдруг выскочила из рук и улетела высоко в воздух: я даже не успела понять, почему мои руки дернулись как от электрического тока. А причиной оказался всего лишь нежный, тихий, любящий материнский голос – вот какой волшебной силой он обладает, когда его совсем не ждешь.

– Ты же не пойдешь туда? – тихо спросила мама.

Она стояла в ночной рубашке в дверях папиного кабинета.

– Куда? – спросила я.

Карточка, описав в воздухе плавную дугу, ударилась о шкаф и подло приземлилась прямо в руки того, кого считала здесь главным. Мама бросила взгляд на адрес, показала карточку мне, и это стало ответом на мой вопрос «куда». Я отрицательно покачала головой – нет, разумеется, я туда не пойду, как можно было предположить такое?

– Тогда зачем? – спросила мама.

Я молчала – просто не придумала, что ответить. Мама подошла к картотеке и вставила карточку на место.

– Иди спать… – сказала она, погасила в кабинете свет и вышла.

Я осталась стоять в темноте. Мама не выгнала меня из кабинета, а оставила в одиночестве в полной свободе. Но обманывать ее доверие нельзя. Я вышла из кабинета вслед за ней.

Мамы в коридоре уже не было – наверное, она уже спала. Я вернулась в свою комнату, забралась в кровать, укрылась одеялом и стала смотреть в потолок. Я пыталась понять, что со мной происходит: никогда раньше не вставала среди ночи, не пробиралась в скучнейшее место в доме – папин кабинет – и не рылась в его скучнейших бумагах.

Эта попытка понять себя так и не привела ни к чему конкретному. Если не считать того, что у себя под одеялом я вдруг обнаружила Рихарда – он лежал рядом и смотрел на меня. Его тело было горячим. Я провела рукой по его волосам, а потом погладила плечо. Потом я решительно отодвинула своего старого медведя, с которым обычно обнималась во сне, и крепко обняла Рихарда. Только после этого я смогла уснуть. Медведь остался лежать в стороне – теперь не я, а он мучился бессонницей и размышлял о своей судьбе.