Тогда, в далекие школьные годы, я боялась выходить на улицу и разговаривать. Мне казалось, что все вокруг знают о моем внутреннем и внешнем уродстве и смеются над этим. Я понимала, что никому нет до этого дела, но избавиться от навязчивых мыслей не удавалось. Мне было страшно.

Сейчас я читаю книгу про историю Кристофера Найта, ушедшего жить в лес на 27 лет (он жил бы там и дальше, если бы не был пойман на воровстве съестного из детского лагеря), и понимаю, что в свои школьные годы тоже не отказалась бы от отшельничества, я все равно была замкнута и жила в своей голове. Мне так было проще. Я и сейчас предпочитаю затворничество, но, в отличие от Найта, я испытываю нежную любовь к благам цивилизации и комфорту в виде ортопедического матраса, теплого туалета и доставки еды: без первого моя остеохондрозная спина болит, без второго я просто не готова жить зимой, а без третьего необходимо выходить на улицу, где часто людно и шумно, если живешь в городе. Пожалуй, моя идеальная жизнь протекает где-нибудь в лесах Карелии в небольшом удалении от какого-нибудь относительно развитого поселка, чтобы была возможность заезжать туда раз в месяц за провизией и пользоваться мобильной связью и интернетом для удаленной работы. Или не в Карелии, а где-нибудь в более теплых, но не жарких местах, в лесах и рядом с горами.

Если же возвращаться к моим школьным годам, то я будто не была полноценным подростком, скорее его личинкой, зародышем: многое из того, что интересовало одноклассников (походы, неформальные тусовки, первые романтические и сексуальные опыты), меня не трогало. Впрочем, позже это также не сильно занимало меня в силу отсутствия особой потребности в своей компании. Да и, честно говоря, даже при желании у меня вряд ли бы получилось наладить такой контакт: я совершенно не понимала, как работают все эти социальные штуки, как технически можно завести дружбу, а не просто ситуативное общение. Мне было непонятно, что и когда нужно говорить, как смотреть в глаза, если это вызывает у меня дискомфорт. Но если со зрительным контактом я разобралась, приучившись смотреть человеку либо между глаз, либо на нос или рот, то с разговорами проблема оставалась еще какое-то время, пока я не стала осознанно наблюдать за другими людьми, пытаясь выявить какую-то систему в их коммуникации.

Я была целиком погружена в чтение и свои фантазии: могла специально с учебы спешить домой, чтобы полежать и пофантазировать (тут есть интересный нюанс: у меня афантазия, поэтому мои мечтания представляют собой будто бы проговаривание идей, как если бы я читала книгу, которая сочиняется прямо на ходу). Мое состояние носило в основном депрессивный характер, но порой я сутками читала-читала-читала (я действительно прочитала очень и очень много в тот период, отдавая особое предпочтение немецкой классической литературе и статьям про серийных убийц и секты), не могла спать и остервенело гналась за уменьшением веса и объемов. Я была одержима. Я хотела быть совершенной хоть в чем-то.

Но были и приятные моменты. Из моих немногочисленных воспоминаний об этом периоде жизни сохранилось наиболее ярко два эпизода.

***

Мне примерно 12 лет, я на даче валяюсь на траве, а вокруг разгар лета. Лежа на животе и болтая ногами, я впервые читаю Гессе. До сих пор помню, что это было «Последнее лето Клингзора». Именно с этого момента началось мое увлечение немецкой литературой в целом и Гессе в частности.

***

Вот я сижу на старой перевернутой лестнице, прислоненной к одному из наших дачных домов, курю (вероятно, мне было уже лет 13 в этот момент) и смотрю на солнце сквозь листву и угол соседского дома. Щурясь, я вижу лишь осколки солнца и голубизну неба, вдыхаю приятный тогда и сейчас табачный дым, греюсь и ни о чем не думаю. Ощущение полного счастья и слияния со всем, что меня окружает. Такой полноты принятия существования я еще долго не испытывала.