– И все? – помедлив, спросила Мэлори. – Это и есть обещанная подсказка?

– Хорошо, что первая не я, – прошептала Зоя.

– Погодите… А разве нельзя сказать мне что-то еще? Ведь вы с Питтом знаете, где находятся ключи, да?

– Большего мы сообщить не вправе. У вас есть все необходимое. – Ровена положила ладони на плечи Мэлори и поцеловала ее в обе щеки. – Благословляю вас.

Ровена стояла около камина, грела руки у огня и смотрела на картину. К ней подошел Питт, коснулся щеки. Ровена прижалась к его руке.

– Они меня несколько разочаровали, – сказал Питт.

– Эти молодые женщины умны и находчивы. Избирают лишь достойных.

– Однако проходят годы, века и тысячелетия, а мы все еще живем в этом мире.

– Перестань. – Ровена повернулась, обняла Питта за талию и крепко прижалась к нему всем телом. – Не отчаивайся, любовь моя. Еще ничего не началось.

– Столько раз начиналось! И ни разу не закончилось… – Питт склонил голову и коснулся губами лба Ровены. – Мне здесь надоело.

– Мы сделали все, что могли. – Она прижалась щекой к груди Питта, находя успокоение в равномерных ударах его сердца. – Нужно хоть немного верить. А мне они понравились, – прибавила Ровена, и, взявшись за руки, они направились к двери.

– Ну, может быть, эти девушки действительно умны и смелы, – ответил Питт. – Для смертных.

Когда они прошли под аркой, ревущий в камине огонь исчез, а свет погас, оставив после себя лишь золотые отблески среди тьмы.

Нельзя сказать, что это стало неожиданностью. Конечно, Джеймс был мягок и по-отечески добр. Но увольнение есть увольнение, как его ни обставляй.

Однако ни предчувствие, ни «подушка безопасности» из двадцати пяти тысяч долларов, чудесным образом появившихся на ее счете – подтверждение пришло утром, – не сделали разговор менее тягостным и унизительным.

– Все меняется, – бодро начал Джеймс П. Хорас, как всегда элегантный – в галстуке-бабочке и очках без оправы.

За годы, что они были знакомы, Мэлори ни разу не слышала, чтобы он повысил голос. Джеймс мог быть рассеянным, а зачастую и небрежным, но оставался неизменно доброжелательным.

Даже сейчас его лицо сохраняло терпеливое и безмятежное выражение. Мэлори подумала, что он похож на постаревшего херувима, если только херувим может быть в галстуке-бабочке и очках без оправы.

Дверь в кабинет была закрыта, но остальные сотрудники «Галереи» очень скоро узнают результат их беседы.

– Я привык считать себя кем-то вроде вашего приемного отца и желаю вам только добра.

– Да, Джеймс, но…

– Если нет движения, наступает застой. Думаю, что поначалу вам будет тяжело, но потом, Мэлори, вы поймете, что все к лучшему.

Интересно, сколько избитых фраз может произнести человек, вынужденный говорить неприятные вещи?

– Джеймс, я понимаю, что мы с Памелой не нашли общего языка, – Мэлори сказала это вслух, а про себя подумала: «Ладно, придется тебе помочь». – Наверное, я вела себя несколько агрессивно, защищая свою территорию. Мне очень жаль, что я сорвалась. Пролитый кофе – это случайность. Вы же знаете, я никогда…

– Что вы! Что вы! – Он замахал руками. – Нисколько не сомневаюсь. Выбросьте эту мысль из головы. Забудьте. Дело в том, Мэлори, что Памела хочет играть более активную роль в бизнесе, хочет кое-что тут изменить.

Ее охватило отчаяние.

– Джеймс, она все переставила в главном зале, перенесла туда экспонаты из салона. Взяла ткань – золотую парчу, Джеймс! – и задрапировала на обнаженной скульптуре в стиле ар-деко[11] наподобие саронга. Все это не только нарушает замысел, но и просто вульгарно. Памела ничего не понимает в искусстве, не чувствует пространство. Она…