Обычный офицерик, с обычной кочевой планидой, с молодой женой и двумя уже родившимися к тому времени детишками – что он знал о том, ужасно далеком для него будущем в 90-х?

Свекровь умерла от рака мозга полтора года спустя после смерти мужа. Когда родителям мужа было лет по 30—35, они поехали за грибами. Произошла авария – то ли колесо наскочило на камень, то ли еще какая-то оплошность водителя, и вся немаленькая компания повылетала со своими корзинами из дощатого кузова грузовичка – сами разлетелись, как грибы. Свекровь всегда жаловалась, что сильно ударилась тогда головой, была травма, которая, возможно, и спровоцировала впоследствии рак.

Врачи сначала приняли ее состояние за инсульт – симптомы были очень похожи. Когда у нее не начала восстанавливаться речь и двигательная активность, врачи с опозданием заподозрили заболевание мозга. Муж с помощью конфет-шампанского-знакомств пробился на единственный тогда в городе компьютерный томограф, после чего и был установлен точный диагноз. Об операции речи тогда идти не могло – запущенная стадия. Но вот удивительно: опухоль в мозгу свекрови росла таким образом, что закрыла нервные центры. Она не чувствовала боли – вообще. Иначе просто не представляю, где бы мы брали обезболивающее в те кошмарные 90-е, когда и есть-то было нечего…

Сейчас, когда прошло так много лет, я все равно остро ощущаю не то что бы вину, но какую-то неудовлетворенность, неловкость от того, что и тогда, наверное, мы могли сделать что-то еще. Например, больше внимания уделять родителям. Хотя нам казалось, что мы делаем все, что только возможно. Было нам едва по 30, маленькие дети требовали постоянного внимания, а про интернет тогда и слыхом не слыхивали. За окном – те самые «лихие девяностые». Мы ничего еще толком не знали о страдании и сострадании, увы.

Как я сегодня понимаю, нам надо было побеспокоиться раньше – наследственность плохая, а желудочно-кишечный тракт всю жизнь был у мужа слабым местом. Не то чтобы что-то болело, но вот селедку с молоком никогда есть не мог, как я. В те же 90-е муж мотался в Казахстан – возили оттуда со знакомым шерстяные ковры и еще какую-то дребедень в обмен на КамАЗы, что ли – уже и не помню. Ковры запомнились, потому что стояли, свернутые в трубы, занимая полкомнаты. К нам приходили покупатели, мы с ними разматывали эти тяжеленные шерстяные рулоны на полу, ползая на четвереньках, вне зависимости от пола и возраста покупателей. До сих пор, увидев по телевизору сильно раздобревшего и ставшего вполне знаменитым одного тогдашнего покупателя, я вспоминаю, как мы втроем с ним и его мамашей ползали по ковру у нас в комнате. Причем мама перемещалась в пальто и зимней шапке – на улице было холодно, зима. Но она желала выбрать рисунок, и все тут. Чаще покупатели просто отгибали угол, кивали головой, отдавали деньги и подхватывали свернутые ковры на плечо. Такие были времена, помните как в фильме «Зимняя вишня»: «Мой бывший звонил – у них дутые пальто продают, тебе надо? – А какого цвета пальто? – Да дутые, тебе говорят!». Так вот у нас были ковры. Шерстяные ковры, тебе говорят! До сих пор один из тех ковров лежит на антресолях в квартире моей мамы. Чистошерстяной и на редкость умеренной приличной расцветки, но совершенно неактуальный в сегодняшней жизни и интерьере.

После очередной из этих казахстанских «командировок» у мужа начались проблемы с животом. Никаких диагностических лабораторий и платных клиник тогда не водилось, но кто-то из знакомых врачей сказал мужу, что все это очень смахивает на бычий цепень – не знаю, есть ли сейчас про это в школьных учебниках, но когда мы учились – было, и было это по-настоящему страшно. Тот же врач добыл (в девяностые купить ни за какие деньги было нельзя) пару каких-то необыкновенных таблеток, которые цепня «выгнали» – врач оказался прав на сто процентов и с диагнозом, и, как оказалось, с лечением. Тогда он спас моему мужу жизнь. Но сейчас я думаю, что тот давний случай – и болезнь, и лечение – тоже вполне могли спровоцировать рак.