Я сажусь напротив девушки в толстовке Техасского университета. У нее на коленях котенок, с которым она играет. Котенок черепаховой окраски, и я пытаюсь разглядеть в его поведении элементы «черепаховости», на существовании которых настаивают владельцы кошек такого окраса. Я улыбаюсь девушке, стараясь при этом не выглядеть маньяком. Она улыбается в ответ. Раздосадованный паузой в игре котенок пытается оцарапать ей подбородок.

Интересно, как котенок воспринимает хозяйку? Как маму-кошку? Большого товарища по игре? Или как-то совершенно иначе, для чего в человеческом понятийном аппарате нет аналога? Вовсе не факт, что все кругом легко классифицировать. Конечно, природа долгое время воспитывала в нас инстинкты и безусловные рефлексы, однако иногда мы вырабатываем странные новые отношения с действительностью. Звук стиральной машинки помогает некоторым детям заснуть, определенная песня вдруг придает нам сил и всегда поднимает настроение. И хотя мы пытаемся объяснить такие отношения и дать им имена, на базовом уровне получается, что некоторые вещи или события просто активизируют определенные наборы нейронов. Например, кишечные бактерии отчетливо говорят мне: «Разбей стекло и сожри уже это печенье с арахисом».

Котенок зацепляется когтем за толстовку девушки, и она пытается его успокоить.

– Успокойся, Илон!

Это интересно. Самцы черепаховой окраски встречаются чрезвычайно редко.

– У вас кот, не кошечка? – спрашиваю я.

– Нет, это кошка. Нашла ее в Остине на научном фестивале после выступления Илона Маска, решила, что это подходящее имя.

И пока я наблюдаю за шкодливой Илон, одновременно пытаясь переубедить триллионную армию бактерий, что не стоит прямо сейчас громить магазинчик и жрать все шоколадное печенье, что там осталось, мне в голову приходит мысль. Это шальная идея, но тем не менее у меня появляется ощущение, что кусочек головоломки, который все время лежал перевернутым и никуда не подходил, со щелчком встал на место. Я звоню Николсону.

– Доктор Крей? Что случилось?

– У вас есть телефон юриста Маркуса? Можете дать? – начинаю тараторить я.

– Да, могу спросить у коллег. А что происходит?

– Нужно убедить его как можно скорее сделать МРТ.

– Зачем? Что случилось?

– Пока не уверен, но если моя догадка верна, то ответы нам нужны прямо сейчас. Другие люди могут быть в опасности.

– Но Маркус под стражей. Он сам попросил.

– Знаю. Я не за него беспокоюсь. Нужен список всех, кто работал в доме Ойо. Всех, кто болел тем самым гриппом, о котором говорил Маркус.

Я вскакиваю так резко, что Илон чуть не сбегает от девушки.

Это может быть плохо, очень плохо. Надеюсь, что я ошибся. Я никогда в жизни так не хотел ошибиться.

Майк Джессап, адвокат Дэниела Маркуса, сидит рядом со мной в кабинете Генриетты Лид в здании Технологического института Джорджии и косится с подозрением. Это довольно полный человек с румяным лицом, который выглядит так, будто спал в одежде. Хотя его красные глаза говорят скорее о том, что он не спал с того момента, как ему позвонили друзья Маркуса. За окном кипит университетская жизнь, студенты спешат на утренние занятия по аллеям с уже облетевшими деревьями.

– Кто-нибудь может объяснить мне, что я делаю в кабинете врача, показания которого ФБР может использовать против моего клиента?

– Я уже сказала им, что не буду в этом участвовать, – говорит Лид и бросает на меня короткий взгляд. – Я уже, так сказать, скомпрометирована.

– Вы сделали МРТ?

– Вы вообще представляете, как трудно сделать МРТ посреди ночи? – огрызается Джессап. – А уж тем более получить расшифровку результатов.